Экстерриториальность

Монах Онисим, до того Олег,
горящий куст нездешнего посева,
смысл жизни понял так, что человек,
мужского ль пола, женского, есть дева.
В художествах искусен, в ремесле,
умом философ, и, понятно, целен,
так тридцать лет он прожил на земле
и был, как все, при Сергии расстрелян.
Не нам чета, другой замес. И чин
другой. Но если голос мы возвысим…
Кто мы? Ну мы… то, может, докричим
до ангелов: Олег! до звезд: Онисим!

«Факт, на том свете здешний успех…»

Факт, на том свете здешний успех
мы ни на что не выменяем,
наши дела на виду у всех,
проштемпелеваны именем.
Наши дела, наши дела…
Дел никаких – истории.
Вся в узнавании правил прошла
жизнь на чужой территории.
Дельного если что было – Шекспир:
после тринадцати детская
ставка на звон и сверканье рапир.
ДЮСШ, фехтовальная секция.

«Черная дудка диаметром 7.62…»

Черная дудка диаметром 7.62,
клапан какой ни нажмешь, отвечает: да-да.
Нет – отвечает диаметром 9 кларнет.
Яблочко выбрав диаметром оба ранет.

Речь не о музыке – ставим на музыке крест.

Просто, какие маэстро, таков и оркестр.
С мышку диаметром – вздоха последнего путь.
Есть инструменты, короче, – но некому дуть.

Демон полудня

Как это так: раздается в мозгу разговор,
а источника голоса нет?
Или это во двор свой советский ковер
вынес выбить на снег брюнет?
Почему в таком случае, различая слова
ниоткуда, из недр пустоты,
я различаю еще и рисунок ковра,
двор и брюнета черты?
Вопрос не для тех, кто шляпку фик-фок
напялил на бок, – а лишь для тех, кто б/у,
тертых, вытертых, кто на луну, как волк,
воет всё «у» да «у».
И ничего, кроме «у». Хотя слово есть.
Только на нем запрет.
Месть табу в том, что страшней табу месть,
если открыть секрет.
Так что не открывай-открывай – одна
награда: в мозгу разговор.
Все на свете мембранна: луна,
бубен ковра, двор.
Демон полудня, черный, как дым,
имя твое на «у»,
не притворяйся, как волк, седым,
воющим на снегу.

«Когда мир состоял из бабочек…»