Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая

Мадемуазель де Богарне и Клер ждали, когда молодой граф будет танцевать гавот, относительно которого он условился с Гортензией.

Гавот, о котором мы знаем сегодня лишь по рассказам и который считаем танцем в высшей степени нелепым, имел крайне важное значение во времена Директории, Консульства и даже Империи. Словно куски изрубленной на части змеи, еще долго продолжающие двигаться, гавот никак не мог решиться умереть; впрочем, этот танец, с его чрезвычайно сложными и трудными для исполнения фигурами, был скорее театральным, нежели салонным. Каждой танцующей паре требовалось много пространства, и даже в большой гостиной гавот могли исполнять не более четырех пар одновременно.

Из четырех пар, танцевавших гавот в большой гостиной г-жи де Пермон, одна вызывала единодушные аплодисменты зрителей: ее составляли граф де Сент-Эрмин и мадемуазель де Богарне.

Эти аплодисменты были настолько шумными, что они отвлекли Бонапарта от беседы с г-ном де Талейраном и заставили его покинуть будуар, где она происходила. На последних фигурах танца он показался на пороге и стал свидетелем триумфа мадемуазель де Богарне и ее кавалера.

Когда гавот закончился, Бонапарт знаком подозвал девушку, которая подошла к нему и подставила ему лоб для поцелуя.

— Поздравляю вас, мадемуазель, — сказал он, — видно, что у вас есть учитель танцев и вы воспользовались его уроками; но кто этот красивый кавалер, с которым вы сейчас танцевали?

— Я не знакома с ним, генерал, — ответила Гортензия, — и этим вечером увидела его впервые. Он пригласил меня на гавот, подойдя пригласить мадемуазель де Сурди, с которой я беседовала. Точнее, он не пригласил меня, а попросил назначить ему танец. Это я сказала ему, что хочу танцевать гавот и когда намерена это делать.

— Но вы хотя бы знаете его имя?

— Его зовут граф де Сент-Эрмин.

— Вот как! — с досадой в голосе произнес Бонапарт. — Опять Сен-Жерменское предместье. Славная госпожа де Пермон определенно вознамерилась наводнить свой дом моими врагами. Своим появлением я заставил бежать госпожу де Контад, эту сумасшедшую, которая ценит меня не выше последнего из младших лейтенантов моей армии, а когда ей напоминают о моих победах в Италии и Египте, говорит: «Я способна совершить их своими глазами столько же, сколько он своей шпагой». Жаль, — продолжал Бонапарт, глядя на кавалера Гортензии, — он мог бы стать прекрасным гусарским офицером.

Затем, жестом руки отослав девушку к матери, он сказал, обращаясь к министру иностранных дел:

— Господин де Талейран, вы столько всего знаете, скажите, известно ли вам, что представляет собой семейство Сент-Эрминов?

— Погодите-ка, — ответил г-н де Талейран, обхватывая подбородок большим и указательным пальцами и откидывая голову назад, как он это делал всегда, роясь в памяти. — Сент-Эрмины есть у нас в Юре, рядом с Безансоном. Ну да, я знавал отца семейства: весьма достойный был человек, его гильотинировали в тысяча семьсот девяносто третьем году. Он оставил трех сыновей. Что с ними стало? Мне об этом ничего не известно. Это, должно быть, один из его сыновей или племянник, хотя, насколько я знаю, у него не было брата. Вы хотите, чтобы я навел справки?

— Да нет, не трудитесь.

— Это не составит труда; я видел, что он разговаривал с мадемуазель де Сурди… да вон, смотрите, он еще и теперь с ней разговаривает; нет ничего легче, чем все разузнать у ее матери…

— Нет, не нужно, благодарю! Ну а сами эти Сурди что собой представляют?

— Они из высшей знати.

— Я не об этом вас спрашиваю. Кто они по убеждениям?

— Полагаю, из всей семьи остались лишь две женщины, и они уже стоят на нашей стороне или же согласны встать на нее. Дня два или три назад Кабанис, который состоит с ними родстве, говорил мне о них. Девушка на выданье, и у нее, полагаю, есть миллионное приданое. Это должно подойти одному из ваших адъютантов.

— Стало быть, вы полагаете, что госпожа Бонапарт может видеться с ними?

— Безусловно.

— Бурьенн мне уже это говорил, благодарю. Но что там с Лулу? Мне кажется, она вот-вот заплачет. Дорогая госпожа де Пермон, чем вы огорчили вашу дочь, да еще в такой день, как этот?

— Я хочу, чтобы она танцевала менуэт королевы, а она этого не хочет.

При словах «менуэт королевы» Бонапарт улыбнулся.

— А почему она не хочет?

— Откуда мне знать? Это каприз. По правде сказать, Лулу, вы неразумны, дитя мое. Какой смысл иметь танцмейстерами Гарделя и Сент-Амана, если вам от этого никакого проку?

— Но, матушка, — ответила мадемуазель де Пермон, — я бы охотно танцевала этот ваш менуэт, хотя терпеть его не могу, но решусь танцевать его лишь с господином де Тренисом, и мы с ним уже договорись.

— Но почему же тогда его до сих пор нет? — спросила г-жа де Пермон. — Уже половина первого.

— Он предупредил нас, что у него еще два бала перед нашим и что он появится у нас лишь очень поздно.