Эктор де Сент-Эрмин. Части вторая и третья

Перед тем как войти, путник помедлил в нерешительности: никогда еще подобный шум не ужасал его слуха; то была мешанина воплей, проклятий, божбы и богохульств, представление о которой неспособно дать никакое описание. Корсар Нике, соперник Сюркуфа, за несколько дней перед тем вернулся с двумя превосходными захваченными судами, и полученная выручка была поделена накануне между моряками; никто еще не успел израсходовать свою долю, но все занимались этим с таким жаром, что можно было подумать, будто они заключили пари, кто из них окажется выпотрошенным раньше. Ужасающий ливень загнал все судовые команды под крышу гостиниц. Участники всех шальных прогулок в каретах, разукрашенных лентами, со скрипачами и флейтистами, всех тех мимолетных свадьб, в каких сегодняшняя жена уступает место завтрашней, собрались в семи или восьми крупных гостиницах, которые вмещал в своих стенах город Сен-Мало. Те же, кто не обрел там аристократического пристанища, разбрелись по маленьким улочкам и второстепенным постоялым дворам, служившим обычным приютом моряков.

Путник напрасно помедлил перед входом, ибо никто не обратил на него внимания: все были чересчур заняты собственными делами, чтобы беспокоиться о делах других людей; одни пили, другие курили; кто-то играл в триктрак или в карты; два бильярдные были заполнены не только двадцатью пятью или тридцатью игроками, устроившими грандиозную пульку, но и пятьюдесятью или шестьюдесятью зрителями, взобравшимися на стулья, лавки и печи. Посреди этого ужасающего гама, который перекрывался лишь звоном монет, брошенных на мраморные столы, каждый придерживался собственной задумки, но, поскольку посреди подобного шума было трудно придерживаться ее мысленно, каждый, пребывая в хмельном угаре, норовил высказать ее вслух, причем не столько другим, не обращавшим на это никакого внимания, сколько самому себе, тщетно пытаясь ее осуществить.

Наш матрос отважился вступить в туманное марево, которое образовывали в обширных залах г-жи Леру винные пары, исходившие из груди опьяневших посетителей, и дымка, поднимавшаяся над их мокрыми от дождя одеждами.

Он стал спрашивать, где найти г-жу Леру, но никто не отвечал на его вопросы; стал искать ее, но никто не удосужился показать ему, где находится та, что главенствовала в этом царстве безумцев; наконец, он заметил хозяйку и направился к ней. Увидев новое лицо, не расплывшееся в глуповатой хмельной улыбке, она, со своей стороны, приложила все старания, чтобы подойти к молодому человеку.

Госпожа Леру была пухлая малорослая женщина лет тридцати, с обворожительной улыбкой, медоточивой речью и привлекательными манерами, прекрасно умевшая при случае сбросить эту официальную личину, дабы отвергнуть посулы, как любовные, так и денежные, посредством которых ее клиенты надеялись воздействовать на нее. В этот момент руки ее округлялись, кулаки упирались в бока, она на глазах вырастала, голос ее гремел как гром, а ладони раздавали пощечины с быстротой молнии. Не стоит и говорить, что к нашему путнику она подошла с самой приветливой улыбкой.

— Сударыня, — обратился к ней молодой человек, выказывая такую же почтительность в тоне речи и такую же учтивость в манерах, как если бы говорил со знатной дамой из Сен-Жерменского предместья, — не получали ли вы третьего дня две дорожные сумки и деревянный сундук для гражданина Рене, матроса, и письмо, в котором вас просили зарезервировать для него комнату?

— Да, да, конечно, гражданин, — ответила г-жа Леру, — комната готова, и, если вам угодно последовать за мной, мне доставит истинное удовольствие самой проводить вас туда.

Рене кивнул в ответ и пошел вслед за г-жой Леру, которая поднялась по винтовой лестнице, чтобы сопроводить его в одиннадцатый номер, где он обнаружил две дожидавшиеся его дорожные сумки и деревянный сундук; напротив окна стоял стол с бумагой и чернилами, приготовленный сообразительной хозяйкой: человеку, владевшему двумя столь изящными дорожными сумками и столь надежно запертым сундуком, непременно нужно было писать письма.

— Гражданин будет ужинать внизу или накрыть ему стол в комнате? — спросила г-жа Леру.

Рене припомнил совет матроса, встреченного им в нескольких шагах от Поперечной улицы, без всякой нарочитости порылся в кармане, достал оттуда пригоршню луидоров и положил их на стол.

— Я хочу, чтобы еду подали сюда, — сказал он, — и еду отменную.

— Все будет сделано, сударь, все будет сделано, — с самой прелестной улыбкой ответила г-жа Леру.

— Что ж, дорогая госпожа Леру, тогда распорядитесь пожарче натопить здесь камин, ибо я промок до костей, и подать к пяти часам хороший ужин и два прибора; некий славный малый спросит меня, назвав мое имя Рене, и вы укажете ему мою комнату. Но главное — подайте хорошего вина.

Несколько минут спустя в одиннадцатом номере пылал жаркий огонь.