Едва оставшись один, Рене скинул с себя промокшую насквозь одежду и вынул из дорожной сумки другой набор одежды, похожий на тот, что был разбросан по полу; его новый наряд был скроен аккуратнее, но оставался при этом в самых жестких рамках обычного наряда моряка.
Поскольку гроза пронеслась со скоростью летних бурь, уже спустя несколько минут мостовые просохли, небо вновь обрело свою синеву, и природа, если не считать редкие капли, продолжавшие стекать с бахромчатого края крыш, вновь сделалась лучезарной и расположенной ласкать своих чад, как она это делала до своего приступа гнева. Внезапно послышались громкие крики, причину которых было бы трудно определить. Они звучали то как стоны, исполненные мучительной боли, то как смех, исполненный безудержной радости. Рене распахнул окно и стал свидетелем зрелища, которое он не смог бы вообразить даже в самых причудливых измышлениях своей фантазии. Какой-то моряк, получивший две тысячи пиастров в качестве своей доли добычи, за неделю растратил лишь тысячу и, не зная, как растратить остальное, додумался раскалять свои пиастры в печи и кидать их зевакам, собравшимся перед дверью. Зеваки бросились за ними, но те, что дотронулись до монет первыми, оставили на них кожу со своих пальцев: отсюда крики боли; другие подождали немного и, как только пиастры остыли, рассовали их по карманам: отсюда крики радости.
Среди этих зевак Рене распознал своего утреннего знакомого; до ужина оставалось еще около часа. Вначале он подумал, что у него есть время нанести визит Сюркуфу прямо теперь, но затем, опасаясь, что одного часа ему не хватит, решил перенести визит на следующий день; к тому же он был не прочь получить от моряка, причем моряка самого низкого разряда, сведения о выдающемся человеке, к знакомству с которым стремился. Так что Рене подал своему гостю знак присоединиться к нему; моряк поспешил откликнуться на это приглашение, но, чтобы войти в гостиницу, ему еще нужно было пробиться сквозь плотную толпу, скопившую у входа, так что у Рене нашлось время позвонить и заказать сигары, скрутку жевательного табака и графинчик водки.
Едва все это было принесено и расставлено на столе, приглашенный матрос вошел в комнату.
Рене шагнул навстречу матросу, подал ему руку и пригласил его к столу.
Однако славный моряк начал с того, что окинул взглядом комнату, которая показалась ему чересчур изысканной для простого матроса; бутылка водки, сигары и скрутка жевательного табака утвердили его во мнении, что вновь прибывший тоже проматывает остаток своей добычи.
— Ну-ну, матрос! — промолвил он. — Неплохая, видать, была кампания; два набора морской одежды, экая роскошь! Я вот уже десять лет каперствую, но, коли моя одежда промокнет, всегда сушу ее на себе, поскольку никогда не был достаточно богат, чтобы обзавестись двумя наборами!
— Вот тут ты ошибаешься, дружище, — отвечал Рене, — дело в том, что я явился из родного дома, этакий богатый сынок, и что плавание, в которое я намерен отправиться, будет моим первым плаванием. Однако я горю желанием учиться, не боюсь опасностей и имею твердое желание, даже ценой своей жизни, сделать карьеру. Мне сказали, что теперь снаряжаются три судна, готовясь выйти в море: «Алет», «Святой Аарон» и «Призрак». На «Алете» командует Нике, на «Святом Аароне» — Анженар, а на «Призраке» — Сюркуф. Какое из этих судов ты бы выбрал?
— Черт побери! Хороша шутка! Выбор уже сделан.
— А, так ты снова идешь в плавание?
— Как раз вчера завербовался.
— И на какой из этих трех кораблей?
— На «Призрак», конечно.
— Он самый быстроходный?
— О, это пока не известно, ведь он еще не выходил в море. Но с Сюркуфом ему придется бегать быстро, никуда не денется! Сюркуф и баржу заставит бегать.
— Выходит, ты уверен в Сюркуфе?
— Еще бы! Я его сам испытал, не первый раз ухожу с ним в плавание. На «Доверии» мы сыграли немало славных шуток с англичанами. О! Хорошо нам тогда удалось одурачить беднягу Джона Буля!
— Может, расскажешь о какой-нибудь из этих шуток, дружище?
— О, осталось лишь выбрать, о какой именно.
— Давай, я слушаю.
— Погоди, дай-ка я сделаю новую закладку табака, — сказал старый матрос.
И он занялся этим делом со всей тщательностью, какую заслуживает подобная операция, затем налил стакан водки, выпил его залпом, дважды кашлянул и начал так:
— Были мы тогда на широте острова Цейлон; плавание началось в недобрый час: когда мы снимались с якоря у Святой Анны, перевернулась шлюпка и трех находившихся в ней человек сожрали акулы; за бортом в этих широтах долго не продержишься, тебя быстренько проглотят.
Мы находились к востоку от Цейлона. Путь наш пролегал от Малайского берега к Коромандельскому берегу, в сторону Бенгальского залива; там у нас случилось несколько удачных стычек, одна за другой, то-то была благодать! Менее чем за месяц мы захватили шесть превосходных кораблей, с богатым грузом и все как один водоизмещением в пятьсот тонн.