Экватор

— Нет, Жуан, — Луиш-Бернарду оторвал взгляд от воды и заговорил так, будто бы он был один, как и тогда, когда разговаривал с ним на расстоянии, словно тот мог его слышать, — ты не знаешь этих людей. Они никогда не изменятся, не поднимутся на новую ступень в развитии и не поверят, что то скрытое рабство, которое практикуется у них на вырубках, это не то, что предоставило им провидение, мол, пользуйтесь и наслаждайтесь. Они ждут только, чтобы Дэвид сделал свой доклад и отправился восвояси, чтобы я, следом за ним, устал и тоже убрался прочь — чтобы потом прибыл другой, такой же, как они, и чтобы жизнь снова стала такой же нормальной, как прежде. И что, Жуан, мы как нация хотим того же самого? Для чего мы тогда называем все это «португальскими провинциями», а не, например, «португальскими пунктами торговли рабами в Африке»?

Оба замолчали. Монотонный шум двигателя, работавшего на угле, разрывал тишину ночи с морем, усыпанным звездами. Вдоль борта и впереди свет выхватывал блестящие контуры следовавших за ними летучих рыб. Впереди, в направлении земли, легкий просвет на горизонте возвещал начало нового дня; там, где скоро, через два-три часа, должен был появиться Сан-Томе, тонкая полоска света на воде отмечала точное место, где в городе, куда они направлялись, умирала ночь, сдавая свои позиции встающему солнцу, на рассвете нового дня на экваторе. Внезапный озноб заставил Жуана поплотнее запахнуться накинутым на плечи плащом. Он снова искоса посмотрел на друга. Тот грустный взгляд, который он увидел, та его беспомощность, почти физическая, морщины, которые, откуда ни возьмись, появились на его лице с первыми лучами утреннего солнца — все это снова заставило его содрогнуться, теперь уже не только от холода, но и от какого-то плохого предчувствия. Он ощутил незнакомую для него раньше нежность к другу, желание защищать и оберегать его. И вытащить его отсюда — чем раньше, тем лучше.

* * *

Дэвид и Энн приехали на ужин домой к Луишу-Бернарду. С самого приезда Жуана на Сан-Томе, такие ужины либо здесь, либо в резиденции английского консула, стали настолько обычным делом, что уже не требовали особой предварительной договоренности. Поначалу, для соблюдения некой церемониальности, они проводились не столь часто, в соответствии с правилами этикета, к которым все привыкли. Однако довольно скоро, по всеобщему согласию, ужины стали почти ежедневными. Поскольку английская пара сразу же прониклась симпатией к Жуану, вся их компания молча сошлась на полном отказе от условностей, которые только мешали им наслаждаться обществом друг друга. Для «аборигенов» короткое пребывание Жуана на этом забытом всеми острове позволяло собираться теперь за столом не втроем, а вчетвером, что являлось колоссальной разницей.

По обыкновению, Луиш-Бернарду распорядился накрыть стол в буфетной комнате, а не в столовой, по-прежнему казавшейся ему слишком большой, неуютной и чересчур официальной с ее громоздкими шкафами в индо-португальском стиле, который он особенно не любил. Кроме того, в буфетной можно было открыть настежь двери, которые выходили на террасу, позволяя атмосфере ночного сада проникать прямо в комнату. Ночь была и впрямь какой-то особенно красивой. В небе светила полная луна, легкий теплый ветерок доносил до них запахи океана и цветов. Луиш-Бернарду так и не научился различать их, в то время как Энн знала о них всё. Под предлогом того, что работы по обслуживанию стола стало больше, он велел Себаштьяну (крайне дипломатично, чтобы не задеть его самолюбие) пригласить к себе в помощницы Доротею. Это было также небольшой провокацией, адресованной Жуану, который в восторге следил за бесшумными и плавными движениями Доротеи, с ее белозубой улыбкой и сверкающими черными глазами. Даже в этом своем качестве, молча помогая обслуживать сидящих за столом, она была женщиной, которой здесь так не хватало, и чье присутствие не оставляло равнодушным никого из мужчин. Луиш-Бернарду в полной мере наслаждался воздействием, которое Доротея производила на окружающих. Когда она подходила к нему, чтобы сменить блюдо, ему хотелось невзначай провести рукой по ее бедру, чтобы этим жестом показать всем, что именно он обладает этой гладкой пантерой с такой соблазнительной, покрытой капельками пота эбонитовой кожей и белыми, словно слоновая кость зубами. В один из моментов он был на грани того, чтобы совершить этот необдуманный поступок, когда вдруг заметил, что сидевшая справа от него Энн наблюдает за происходящим с тем инстинктивным вниманием, которое в таких случаях отличает только женщин. Занеся было руку, он остановился, покраснев, будто мальчишка, которого застали за совершением непристойного поступка.