Экзамен

— Не скажите, мудрейший из мудрейших, не скажите… — Перс поудобнее устроился на стуле, развязал поясной платок и, снисходительно поглядывая на своих собеседников, принялся излагать свою точку зрения на национальный вопрос в России. Держался он с завидной непринуждённостью и раскованностью, и если бы отец с сыном не знали его в другие времена, не изучили до тонкостей его манеру тренированной почтительности, то им показалось бы, что перед ними сидит не купчишка с астраханского базара, а по меньшей мере облачённый властью правитель или человек, которому доверено власть утвердить. — Вот вы говорите — «Астрахань». А что сие такое? Сие есть название тюркское — Хаджи-Тархан. Так нарекли эту местность татары. Позднее вы, русские, переименовали её в Хозитаракань, а уж потом, после многих лингвистических упражнений, город приобрёл своё нынешнее имя — Астрахань. Значит, место ему не в Российской империи, но в империи мусульманской… Хотя, по правде сказать, я не знаю, будет ли новое государственное образование среднеазиатских народов именоваться империей или республикой.

— А разве такое объединение уже создано?

— Пока нет, но всё к тому идёт. Господин Дутов уже перерезал железную дорогу, связывающую Советскую Россию с Ташкентом, а это значит, что Туркестанский край оказался в изоляции. И если у мусульманских партий, противостоящих сейчас Советам, не хватит сил взять власть в свои руки, то они вправе ожидать помощи из-за границы.

— Англичане! — насмешливо сощурился Даниил Аркадьевич.

— Вы угадали, о мудрейший из мудрейших, — перс картинно развёл руками. — Если уходят русские, значит, приходят англичане. Инглизы, как называют их у нас на Востоке. Но инглизы придут и уйдут, а мусульманский Туркестан останется.

— Что-то я не помню такого случая в истории, о мой высокочтимый гость, чтоб англичане откуда-нибудь уходили добровольно. Я даже не помню случая, чтобы они вообще откуда-нибудь уходили. Так не кажется ли вам, что этот новый Туркестан, о котором вы нам так красочно рассказали, станет такой же захудалой колонией, как и при императорах всероссийских?

Из-за стола Миша перебрался на диван, в тень. Ему был интересен спор между отцом и персом, и он не хотел, чтобы его отправили в постель. Он не всё понимал в этом споре и, не выдержав, спросил:

— А скажите, уважаемый учитель, кто будет управлять в этом вашем самостоятельном Туркестане: богатые или бедные?

— О мой юный друг! — оживился перс, он даже потёр руку об руку, словно тяжелоатлет перед подходом к штанге. — У вас, как говорят марксисты, вырабатывается классовый подход к проблеме. Отвечу вам не таясь: государством должны управлять образованные, достойные люди, а бедность никому ещё не давала ни достоинства, ни образования. Естественно, что во главе государства будут стоять люди зажиточные, но печься они будут обо всём народе одинаково.

— А разве это возможно? Вот наш сосед, портовый грузчик Пантелей Портюшин, до революции был ничем, а теперь, как утверждает его сын Колька, стал всем. Он и в Красной гвардии состоит, и в Совете и вовсе не собирается печься обо всех. Благополучие купцов и фабрикантов его меньше всего волнует.

— Вы правы, мой юный друг. Чернь, или низшее сословие, всегда отличалась неблагодарностью и невежеством.

— А богатые наоборот?

— Разумеется.

— Но как же тогда вы истолкуете эти строки Хафиза:

Эй, богач. Загляни в глубину своей нищей души.
Горы злата, монет, самоцветных камней — не навечно.
Видишь надпись на своде сияющем: «Все на земле,
Кроме добрых деяний на благо людей, — не навечно».

Перс пожевал губами и смежил ресницы. Казалось, он снова заснул, но Миша, внимательно вглядываясь в его лицо, заметил, как напряглись жилы на висках и ещё больше заострился крючковатый нос, — перс думал над ответом. Наконец он открыл глаза, улыбнулся ласковой улыбкой, так что глазки-маслины вытянулись в тонкие чёрточки, и сказал, причмокивая губами:

— Недаром сказано, что самая большая радость для учителя — узреть превзошедшего его ученика. Ах, Миша, Миша, я не думал, что вы так далеко продвинулись в изучении прекрасных творений Хафиза. Но берегитесь. Этот сладкоголосый соловей Шираза может смутить ваш неокрепший разум, тем более, о мой достойный ученик, что вы пока ещё не научились отличать поэтический образ от грубых фактов повседневности. А факты таковы… Кстати, высокочтимый Даниил Аркадьевич, факты сии будут и вам не безынтересны.

— Я слушаю вас, Абдурахман Салимович.

— Так вот: не сегодня-завтра полковник Маркевич возьмёт власть в городе.

— Не генерал? — встрепенулся Миша. — А Колька говорил, что генерал.

— Нет, мой юный друг, всего лишь полковник. Но зато большой друг господина Дутова и очень большой знаток методов, как это… Да, усмирения. Я бы посоветовал вам, Даниил Аркадьевич, в эти дни не покидать своего жилища.