Экзамены

Федун взобрался на ясень, оседлал дощечку и с воплем, похожим на крик молодого осла, ринулся с дерева. Пронесся над нашими головами и взлетел выше кустов, за которыми лежали трамвайные рельсы. На мгновение завис на уровне верхушек столбов, служивших растяжками для трамвайных проводов, и, снова огласив тарзаньим криком посадки, просвистел натянутой струной над нашим окопом.

Мы следили за полетом и завидовали. Катанье на «тарзанке» нам было недоступно. Отчасти из-за большой высоты и обрывающей дух скорости. Отчасти из-за страха быть побитым хозяевами качелей — теми взрослыми парнями, у которых Федун был на побегушках. Размахи делались все короче. Наконец Федун спрыгнул на землю и, забросив сиденье «тарзанки» в развилку ясеня, подошел к нам.

На этот раз он никого не стал обыскивать. Правда, он взял у Мопса (Женька Ганушкин был курнос и вислощек) его автомат и, кривя иронически губы, попробовал отломать барабан — деревянный кругляк, прибитый рядом со спусковым крючком. Барабан не поддался — крепко был прихвачен. Тогда Федун направил автомат в лицо Мопсу и завертел трещотку. Автомат застрочил как настоящий.

— Так я и поверил, что ты сам его сделал! — насмешливо сказал Федун.

— Отец, — угрюмо прогудел Мопс, волнуясь за оружие. Потому что Федуну доверять нельзя. Возьмет да шарахнет автоматом об ствол дерева. Но Федун вернул автомат Мопсу.

— Кино про Заслонова видели? — спросил он у нас. Мы молчали. — Он партизан был, поезда пускал под откос. Положит мину на рельсы — и весь состав летит кувырком! Это вам не самодельные трещотки… Так что будем сейчас в партизаны играть. Кто смелый — за мной!

Пришлось следовать за ним, хотя мы были не прочь продолжать игру по-своему.

— Видали! — Федун показал нам ржавый болт толщиной в два пальца. — Накроем газеткой — никто не догадается. А трамвай с рельсов соскочит — как дважды два!

Мопса он назначил разведчиком.

Спрятавшись за столб, Мопс наблюдал обстановку. Когда появился трамвай, шедший от базара, он возбужденно застонал: «Идет, идет!»

— Чей? — осведомился Федун.

По нашей линии ходили три трамвайных состава. Один водила Валя, другой рябая тетя Зина, третий какая-то древняя старуха, появившаяся на маршруте недавно.

— Рябая! — донес разведчик.

— Пропускаем! — распорядился наш командир.

Следующим оказался Валин голубой трамвай.

Федун отправил меня к Мопсу, вручив болт и обрывок газеты. Я подполз к рельсам по-пластунски. Мопс тоже залег, ждал меня. Мы замаскировали болт газетой — вроде бы ветром принесло. Это Федун ловко придумал — мало ли всякого мусора валялось между рельсами!

Вернувшись, я устроился рядом с Суриком, но он почему-то отодвинулся от меня.

Трамвай катился под горку. Мы ждали. Федун закурил папироску; подумав, он угостил и нас. Мы с Мопсом взяли, а Сурик отказался от папиросы. Он выглядел странно: бледный, глаза горят, губы трясутся.

— Что, Сурик, полны штаны? — насмехнулся Федун. — Эх, ты, партизан!

Аварии на нашей линии бывали часто. Шпалы подгнивали, слабели забитые в них костыли — и рельсы расходились. Трамвайные колеса, потеряв опору, скатывались с рельсов и зарывались в землю. И тогда, проклиная невезенье, пассажиры разбредались, а вагоновожатая отправлялась на поиски телефона, чтобы звонить в трампарк.

Тем временем в хвост сошедшему с рельсов пристраивались второй и третий трамвай; вытянувшись длинной цепочкой, затихшие, они ожидали нескорую аварийную помощь. Кондукторы, пользуясь случаем, собирались в одном из вагонов, лузгали подсолнечник и спокойно, обстоятельно обменивались жизненным опытом.

Вся эта канитель неминуемо должна была теперь начаться, потому что Валин трамвай уже отошел от остановки и быстро приближался к спрятанному под газетой ржавому болту. Стук его колес повторяли наши сердца. Трамвай уже появился в поле нашего зрения, до аварии оставались секунды…

Сурик как-то по-лягушачьи выпрыгнул из укрытия, на лету выпрямился и, мелькнув зеленой рубахой, метнулся к рельсам. Мы видели, как он нагнулся и подхватил вместе с газетой болт, мы видели стекло кабины и отшатнувшеся лицо Вали; перепрыгивая через второй рельс, Сурик зацепился за него носком ботинка; Валя уже опустила аварийную решетку, и та волочилась по рельсам впереди колес; но Сурик не упал, он вывернулся и отскочил к краю мостовой, по которой, один за другим, грохотали грузовики.

Трамвай встал, выбежала Валя и кинулась к Сурику, стоявшему с белым от пережитого лицом на обочине дороги. Валя наотмашь ударила его по щеке.

— Хулиган, хулиган, хулиган! — заведенно повторяла она, и слезы сыпались из ее глаз. Вот так, с мокрым лицом, с трясущимися губами вернулась она в кабину, и трамвай, подняв решетку, двинулся дальше. Пассажиры липли к открытым окнам с той стороны, где стоял Сурик: каких только слов не обрушилось на его голову!

Федун чиркнул спичкой, раскурил потухшую папиросу.

— Видали труса! — сказал он нам. — Вот из-за таких и гибли люди на войне! Пред-датель!..

Мы с Мопсом молчали.

— Приведи-ка его, — приказал мне Федун.

Никогда мне не забыть, как отказывались подчиняться ноги, пока я перешагивал через рельсы.