Экзамены

Шелестели раздираемые целлофановые конверты, в которые были упакованы рубашки; отталкивая друг друга, братья лезли к зеркалу полюбоваться обновками, и мать смотрела на себя поверх мальчишеских голов — в голубой блузке она точно помолодела.

— Вот и не прячь, носи, — сказала ей Наташа, успокоившись: подарки всем понравились.

— А песни привезла? — спросил Миша, влюбленно глядя на сестренку.

— И песни привезла, вон сколько! Наташа достала из портфеля стопку гибких грампластинок. — Включай скорее радиолу, послушаем!

— Завяжи мне галстук, я не умею, — попросил Вася. — Завтра на танцы в клуб свалюсь. Держись теперича, Артамон, слабо твоим джинсам с заклепками против моего галстука!

Будто между прочим, Наташа спросила:

— Давно Генка из армии пришел?

— Уж, поди, месяц, как дома. Он у нас в королях… С Нинкой Ореховой гуляет.

Завязывая узел на галстуке, Наташа почувствовала, как похолодели и стали непослушными, ее пальцы, когда брат сказал про Орехову. Значит, все-таки правда!.. Какая она, эта Нинка!

Легли спать за полночь. После переезда Наташи в город на ее кровати стал спать Васька, а его железную узкую койку вынесли во двор, рассудив, что приезжая погостить, Наташа может одну-две ночи и с матерью поспать.

Сбросив платье, девушка потянулась к выключателю, чтобы погасить свет, и заметила пристальный, будто ощупывающий взгляд матери.

— Меньше надо на обновки да на подарки тратиться, — заворчала она, когда Наташа влезла под одеяло. — Худющая стала, ровно кошка бездомная. Ты на желудке своем не экономь, вредная такая экономия.

У Наташи от ее слов перехватило горло.

— Я и есть бездомная, — прошептала она. — Хозяйка все грозится с квартиры прогнать. Это за то, что я ей правду в глаза высказала… Она ведь с каждой из нас по пятнадцать рублей дерет, да еще чтоб полы мы ей мыли, а к себе не пускает даже телевизор посмотреть. Девчонки забоялись, не поддержали меня, вот Савелиха и травит теперь…

Мать ответила не сразу. Наташа думала, что, уморившись за день, она уснула, отвернувшись к стене. Но мать не спала. Тяжело вздохнув, сказала:

— Мне бы еще Ваську да Мишатку на ноги поставить. А тебе я плохая теперь помощница, ты уже сама взрослая, от тебя помощи ждем. Пробивайся как сможешь. Одно я хочу сказать: в деревню ты завсегда успеешь вернуться, чай, родные мы тебе, не прогоним… Только разве для того я тебя в школе да в техническом училище обучала, чтобы в деревне, как я, среди телят-гусенят век свой кисла!.. Мечтала полегче тебе судьбу определить. А потому, Наташка, не лезь ты вперед людей, попридержи язык свой окаянный! Правду-то не каждому полезно высказывать. Помирись с хозяйкой и помалкивай, покуда в общежитие не устроишься…

* * *

Мать встала еще до света. Подоила корову, накормила поросенка, выпустила кур и уток, вынесла во двор решето с гусенятами и выгнала из-под печки сердито затрубившую гусыню. Потом нажарила большую сковороду картошки с салом и стала будить сыновей. Васька должен был идти в мастерские, где стоял на ремонте его трактор (по молодости лет дали парню самую разбитую «Беларусь»), Мишатке нужно было в школу.

Мальчишки прятались под одеялами, сонно канючили. И Наташе не хотелось расставаться со сладкой теплынью постели, но она встала, чтобы братья не завидовали ее воле. Нащупала под одеялом Васькины пятки, пощекотала. Васька с воем выпрыгнул из кровати. Принялась за меньшого брата…

Много дней назад начавшийся дождь и не думал отступать: шуршанием мелких капель он обещал тянуться бесконечно, чтобы уснула весна, скрылись под лужами зеленые озими и луговины, спрятались назад, в уютную тесноту почек, острые, как синичьи клювы, листики ракит.

Весь день Наташа сидела у окна — идти в дождь никуда не хотелось. После завтрака увязалась было за матерью в коровник, вызвалась напоить молоком двухдневную телочку Маришку, но та, привыкнув к вымени, никак не хотела пить из подойника. Дело кончилось тем, что Маришка опрокинула ведро с молоком и мать прогнала Наташу из коровника, с досадой воскликнув: «Не можешь — не берись!»

Из окон видна была просторная, как футбольное поле, лужайка, стеклянно отсвечивавшая лужами, за ней правление колхоза, перед входом в которое мок на мачте флаг трудовой славы, поднятый, как прочла утром Наташа, в честь доярки Ореховой Нины Михайловны, надоившей за апрель от каждой коровы по триста килограммов молока.