Экземпляр

— Это главным образом за музыку, — ответил Костя и тут только понял, что ни черта он не трезв, вот ни на йоту.

«Это все, что останется после меня, это все, что возьму я с собой…»

— А-а-а! — воскликнул таксист, импульсивно всплеснув руками. — Так это… «Шансон» не работал, вот я и включил эту галиматью.

Его щетинистое лицо в свете фар казалось зеленым, точно у гоблина. Он был приземистым, невысоким, носил черную куртку и шапку-гондонку — обычный-обычный мужичок; такие по вечерам смотрят «След» и «Криминальную Россию», пьют редко, потому что в завязке, изредка пишут двоюродному брату в колонию, воспитывают двух детей-школьников, из которых старший после девятого класса пойдет в колледж, ну, ПТУ по-старому.

— Что? — Костя резко пожалел о собственной щедрости.

— Да ерунда все это, — тоном знатока сообщил таксист. — Все эти ваши страдания-завывания, кто вас этому научил только. Ерунда на постном масле! Разве это жизнь? В жизни нет места для этого вашего нытья, а ноют одни бездельники, понимаешь ты? Потому что работать надо. И отец мой работал, и я работаю, и никто из нас не ныл, не причитал, не плакался в жилетку — мы просто пахали, засучив рукава. Вам, молодым, просто заняться нечем, вот и выдумываете себе всякие страдания. Тебя бы вот на завод, а?

— Я работал на заводе, — ответил Костя, умолчав о том, что работал он в пыльном кабинете с письменным столом, полосатым солнечным светом и огромным фикусом.

— Ну вот и я про что. — таксист, пропустивший смену концепции, немного растерялся. Или вспомнил, что заработал на этой поездке тысячу рублей.

— До свидания, — холодно ответил Костя, поднял воротник пальто, засунул руки поглубже в карманы — перчатки он дома оставил, — повернулся к таксисту спиной и гордо зашагал в сторону «Аризоны».

Эх, проклятая «Аризона», а люди за столиками сидят, разговаривают, листают ламинированные страницы меню. Внезапно, вглядываясь в ярко освещенное зазеркалье, Костя вдруг понял, что он спокоен как удав. Последние остатки ярости улетучились после того, как он вынужден был выслушать нелепую тираду таксиста, возомнившего себя музыкальным критиком и знатоком жизни. На место ярости пришла пустота, и неизвестно, что было хуже.

14

Они сидели за столиком и ели роллы. Костя видел их сквозь прозрачное окно. Сидели, ели роллы, запивали пивом и чему-то смеялись. Скорее всего, они смеялись над ним, над Костей — а над кем же еще? Смейся, паяц, над разбитой любовью!

Костя стоял, прислонившись к фонарю, и смотрел во все глаза на счастливых людей. Он сжимал и разжимал кулаки, точно готовился к смертному бою, прекрасно понимая, что никакого боя не будет, что он уже проиграл. И он уже был готов развернуться, чтобы уйти, — делал он все медленно-медленно, заторможенно, — но вот эти двое вышли покурить, и Диана, конечно же, увидела его, Костю. Мгновение она стояла истуканом, растерянная, и Егор был таким же истуканом — они явно не ожидали увидеть здесь Костю. Но тут Диана встрепенулась, знаком что-то показала Егору, и тот ушел, вернулся в ресторан, оставив их одних. Они что, уже научились общаться жестами? Или даже невербально? Ах, полноте, всегда умели.

— Костя, зачем ты пришел? — Диана была строга и холодна. Настоящая Снежная королева.

Костя молчал.

— Ты прочитал мои сообщения?

Диана смотрела на Костю, как Белогорская. Впрочем, она всегда и была Белогорской. И никогда не была Григорьевой.

— Почему ты так сделала? Ну почему? Я же…

Костя обещал себе не мямлить, но у него не получалось. Он чувствовал, как силы покидают его, улетая последним рейсом. Впрочем, было уже все равно.

— Я всегда говорила, что не смогу тебя полюбить. Или ты, как всегда, меня не слушал?

— А его ты любишь? — чувствуя себя персонажем дурацкого сериала с канала «Россия-1», спросил Костя.

Пожалуй, к такому его жизнь не готовила. Все слова в одночасье стали банальными до тошноты, даже произносить их было противно, они оставляли омерзительное послевкусие, хотелось прополоскать рот хлоргексидином.

— Раньше любила, — Дианин тон немного смягчился. — До того, как мой батя приказал его избить.

— Диан… — Костя полез в карман за сигаретами. Это ему трудно далось, потому что руки одеревенели.

— Я знаю все, что ты мне хочешь сказать, — Диана отказалась от предложенной сигареты и достала из сумочки электронную.

У нее был теперь новенький маникюр, которому обзавидовалась бы сама мадам Балакирева, — ногти были черными, блестящими и опасными.

— Ты сох по мне с самой школы, — Диана усмехнулась, вдыхая ненастоящий дым. — Это было очень мило, спасибо. Ты же не знал, что я такая… ненормальная?