Экзистенциализм. Период становления

И тут мы с вами плавно переходим к тому, а что такое философия по Шестову. Он дает ряд таких определений, если это можно так назвать. Вообще, его стихия – это полемика, его стихия – это дискуссия, спор, эпатаж, провокация. У него есть любимые герои, любимые цитаты; они повторяются из книги в книгу, поэтому все его книги – как одна увлекательная и бесконечная книга. Его не обязательно читать всего. Можно прочесть две-три книги, и вы получите представление о нем. Хотя это не значит, что он совсем монотонен.

У него огромный круг героев, которых он делает интересными, яркими, живыми. Есть свои любимые герои, есть свои любимые антигерои. И круг их широк. Тут и Чехов, Толстой, Достоевский, Ибсен, Шекспир, Тургенев. Тут и Гегель, Гуссерль, Спиноза, Паскаль, Ницше, Лютер, Кьеркегор, Плотин, Декарт… (Это я называю только главных персонажей – да и то далеко не всех! – которым он посвятил отдельные книги или эссе.) Шестов вводит нас в самое средоточие философских проблем. При этом абсолютная антисистематичность, афористичность, парадоксальность, провокативность, повторение излюбленных топосов. Ну как можно говорить о таком философе, с ницшевской закваской постоянного провокатора?

Так вот, что же такое философия по Шестову? Вот несколько ее определений.

Например, «странствие по душам». Как это понять: философия есть «странствие по душам»? В духе других экзистенциалистов, Шестов говорит: философия неотделима от философствующего. Вспомните, пожалуйста, то, что я вам в прошлый раз говорил, приводя слова Унамуно: философ – это живой и неповторимый «человек из плоти и крови», а не абстрактный анонимный разум. Странствие по душам – попытка докопаться до самого заветного, самого интимного в каждом философе, влезть в душу того, кто философствует, ощутить ту страсть и боль, которая и порождает философствование.

А вот другое определение, еще более провокативное. «Философия – это учение о ни для кого не обязательных истинах». Каково?! Потрясающе! Мы привыкли, что философия нас к чему-то принуждает, дает нам какой-то ответ, что-то однозначное, одно на всех. И мы должны поверить: дух, материя, абсолютная идея – ключ к тайнам бытия. И никак иначе! Помните, один из оппонентов как-то написал Спинозе письмо, в котором корил его за то, что тот считает свою собственную философию самой лучшей. В ответном письме Спиноза сдержанно, но с достоинством отвечал, что его философия – не лучшая, не худшая; она – единственно истинная. А Шестов говорит обратное: задача философии – прямо противоположная. Раскрепостить человека, а не закрепостить его. Не принудительность, а свобода. Не анонимность, а личностность. Не всеобщность, но индивидуальность. Не дать ответы на вопросы, а поставить вопросы. Не усыпить, а пробудить человека. Показать ему трагичность, таинственность, непостижимость, загадочность, ужасность мира. Показывать, что тот мир, который нам кажется понятным, подчиняющимся разуму, управляемым какими-то законами, постигаемым наукой, – этот привычный мир проблематичен, загадочен, ужасен, может быть, странен. Обычно мы говорим: вот это – нерушимый закон, закон природы, и дальше этого не идем. Вот закон – и все! Но именно здесь, на том опасном рубеже, где заканчивается наука («физика») с ее принудительной объективной безликостью и начинается философия («метафизика») с ее личной страстностью и проблематичностью, и происходит самое интересное. А откуда взялся этот закон, кто его установил, почему мы обязаны ему подчиняться? Вот это очень важно.

Поэтому повторяю: он – великий хулиган. Почти как Ницше. Он – великий провокатор, он – великий борец. Он все время бьется головой о стену. Я неслучайно начал с цитаты Достоевского, Шестов часто ее приводит, Достоевский для него важнейший, как вы понимаете, писатель. И он говорит, что не Кант написал «критику чистого разума», а именно Достоевский своими гениальными «Записками из подполья». Потому что именно Достоевский дал критику разума, критику рационализма, критику претензий разума на власть над миром, указал на пределы рационального.

Философ, который начал свою философию с Шекспира, который прошел школы Ницше и Достоевского, который в конце жизни опознал себя в Кьеркегоре, который всюду был не своим: в России считался инородцем-евреем, на Западе – русским, русских знакомил с Ницше, западных людей – с Достоевским и Кьеркегором. Вот такая судьба скитальца.

Дальше я пробегусь очень кратко по некоторым его основным мыслям.