Экзистенциализм. Период становления

И история, с его (религиозной и гностически-метафизической) точки зрения, может быть понята, осмыслена и оправдана только через что-то сверх-и внеисторическое! Временное может быть понято только сквозь вечное, в перспективе вечности. Вот это очень ценно и важно: история может быть увидена и понята исключительно в перспективе конца истории. Цель понимания истории – выйти за пределы истории.

Николай Александрович очень много размышляет о времени. Он говорит (в духе святого Августина): а что такое время? Прошлое? Его уже нет. Настоящее – ничтожно мало и ускользает. А будущее – его еще нет. То есть время – это что-то пожирающее истинную реальность бытия и глубоко враждебное человеку. Опять же, верно замечает Бердяев, временное можно понять только из того, что вне времени, из вечности. В связи с этим, Бердяев – один из тех, кто резко нападает на веру в прогресс. Он – резкий критик религии прогресса. Он критикует прогрессизм и историцизм по разным соображениям, прежде всего, по этическим. Он говорит, что безнравственно приносить какие-то одни поколения в жертву другим. С точки зрения Бердяева, каждый человек, каждая эпоха, каждая личность абсолютно ценна, непосредственно связана с вечностью, с Богом, с Абсолютным Бытием, находясь во времени, связана с чем-то вне времени. И аморально в духе веры в прогресс выстраивать такую лесенку и говорить, что вот это поколение, – это какое-то удобрение истории, что-то такое, что надо принести в жертву будущему! Это анти-этично. С другой стороны, нелепо верить, что во времени может осуществиться полнота счастья и гармонии. То есть в рамках времени рая на Земле быть не может, справедливо доказывает Бердяев. Только через эсхатологию, через что-то вневременное можно понять историю. Одна из тем, которая чрезвычайно важна для Бердяева и подробно им разбирается в книге «Смысл истории» – это тема саморазложения гуманизма. И в этой связи надо коснуться важнейшей проблемы: человек и машина. Точнее, человек – природа – техника, вот эта триада.

Бердяев говорит, что в язычестве, в домонотеистической культуре человек был растворен в природе, находился в гармонии с ней. Он обожествлял природу через пантеизм и политеизм. Потом христианство и другие монотеистические религии (но Бердяев, конечно, прежде всего, говорит о христианстве!) вырвали человека из-под власти природы, отделили его от природы. С одной стороны, это открыло новые измерения, неведомые древним культурам: человек, личность, духовный мир, – но принесло и невосполнимые утраты и потери. Какие потери? Природа оказалась чем-то низшим – как минимум, неинтересным и неважным, как максимум, «бесовским», отданным во власть бесов (вчерашних языческих божеств, трансформировавшихся в демонологии народного христианского двоеверия). То есть, если раньше человек был растворен в природе, как микрокосмос, он в христианстве вырвался из природы, встал над ней – почти вровень с Богом. Но природа оказалась отброшена, либо была отдана бесам, каким-то демоническим силам, либо была объявлена, как минимум, чем-то неинтересным.

И в этой связи Бердяев очень большое и восторженное внимание обращает на эпоху Возрождения, эпоху, когда, с одной стороны, начинается гуманизм, антропоцентризм, а, с другой стороны, человек восхищается и любуется природой. Это эпоха удивительного и великолепного взлета магии, алхимии, астрологии, натурфилософии. Это единственная эпоха любования природой, эстетизации, обожествления природы, когда природа – не враг человеку, не бесовское начало, но и не бездушный источник ресурсов, а природа божественна, в ней находят божественный лик. Вспомните визитную карточку Возрождения – Мадонну, символ Природы, вобравшей в себя Бога и Бога же породившей! Бердяев восхищается Возрождением, он (с его культом творчества и желанием привить христианству дионисийство) одна из немногих у нас в России (наряду с Пушкиным) полу-ренессансных личностей по своему мироощущению.