Экзопулус вздымает волны

— Приветствую вас, мои верные други! Мои преданные поклонники! Мои славные товарищи! В прошлой жизни я познал истину, которую скрывает искусство! Мир, в котором не существует изъянов! И в этой жизни я дарую вам… себя! — После восторженного выкрика последовала секундная заминка. — В каждой моей картине властвует мое откровение! Но! Эта выставка особенная. Эти полотна… они испепелили меня, выжгли меня дотла! Но все же я восстал из пепла! И тогда я нарек эту выставку «Новый Феникс»! Именно! Феликс — «Новый Феникс»! Сотни стран и городов мечтает, упрашивает, умоляет, чтобы я посетил их, но сейчас я здесь! С вами! И да, да, я уже чувствую дрожь, которая пробегает по вашим телам! Звук мыслей, которые вы не можете, не можете, не можете унять! Они трубят, они трепещут в этой комнате! О, — Феликс закрыл глаза и рухнул на одно колено, — дикий, дикий, дикий звук! Неистовый, безумный, бесстрашный! Вы столпились, ища ответы на вопросы, вы готовы истоптать друг друга, вырвать сердца из груди и в исступлении бросить на пьедестал искусства! И вы не можете это контролировать! Потому что это не под силу, не под силу обычному человеку! А чтобы стать жрецом искусства, нужны века, нужны тысячелетия! Но я, — Феликс перешел на полушепот, вознес взгляд куда-то вверх и прижал правую ладонь к груди, — помогу вам! Вы будете рассказывать об этом своим детям и внукам! То, к чему я пришел, сложно реализовать и невозможно забыть! А теперь… — Феликс попытался встать с пола, однако это оказалось непростой задачей, ибо длинный подол и широкие рукава рясы определенно не способствовали элегантности, в чем попутно убедился не только сам «вышний гений», как назвал его когда-то один из критиков, но и все присутствующие, — я жду ваших вопросов!

Закончив свою патетическую речь, Феликс, в целом ублаготворенный собой, вернулся за стол, стряхивая мелкие пылинки с плотной, грубой ткани, и лениво откинулся на спинку ярко-красного кресла, выгодно оттеняющего его образ.

— Давайте, — Феликс осмотрел поднятые руки и небрежно ткнул пальцем в сторону полноватого мужчины с почти военной выправкой и густыми усами. Откашлявшись и наспех пригладив макушку, тот достал смятый листок и, четко выговаривая каждое слово, прочел:

— Павел Маслов, журнал «Дом и быт». Почему ваша выставка называется «Новый Феникс»?

Феликс, потянувшись за стаканом с холодной мятной газировкой, к которой он питал особые чувства и между делом размышляя о том, насколько эффектным получилось его выступление, застыл в оцепенении и оскорбленно уставился на вопрошающего:

— Что?

— Почему ваша выставка называется «Новый Феникс»?

Возмущенный Феликс, еле сдержав себя, чтобы не бросить в представителя средств массовой информации каким-нибудь предметом (а такие случаи уже были, и не раз, и за ними следовали не самые приятные разбирательства), рывком поставил стакан, чуть не разбив его, отчего половина блестящей лаковой столешницы оказалась залита бледно-зеленой жидкостью, и обиженно процедил:

— Ответ на ваш… скрыт настолько… глубоко в недрах высшей истины, что вам до него никогда не добраться, даже если вы не будете стремиться к нему вплавь, а наденете на себя самый крепкий скафандр во Вселенной! Даже если Солнце угаснет, и… да… Млечный путь канет в небытие, вы останетесь от истины в триллионах триллионов световых лет! В триллионах триллионов! Следующий вопрос!

В полном недоумении от происходящего мужчина грузно опустился на стул, оттягивая удушливый широкий галстук и озадаченно разглядывая листок со списком вопросов, накануне аккуратно подготовленных редакцией и единогласно ею же одобренных.

После этого сразу же вскочил бойкий паренек с рыжими волосами, зачесанными на косой пробор. На вид ему было не больше двадцати лет, и, несмотря на то, что внешне он напоминал простого деревенского мальчугана с полотен Владимира Маковского[19], пухлощекого и курносого, он явно усердствовал над тем, чтобы казаться интересным, стильным и даже в чем-то революционным. И футболка, на которой красовались ярко-оранжевый принт с портретом Троцкого и надпись «Trotski tue le ski![20]», видимо, должна была окончательно убедить в этом окружающих. Надо полагать, что на Литтона надпись произвела впечатление — что-то среднее между недоумением и печалью, но паренек особой наблюдательностью никогда не отличался, как и глубоким знанием французского, и посему был горд и очень доволен собой.

— Здравствуйте!

— Приветствую тебя, — отозвался Феликс.

— Меня зовут Иван «Кулик» Дремов, я видеоблогер, у меня много роликов про искусство… И я… — паренек засмеялся, прикрыв рот рукой, — вы извините, я немного нервничаю…

— О’кей.

— И я ваш поклонник…

— Прекрасно.

— Я подготовил много вопросов, но я сегодня вас увидел, и у меня другой вопрос…

— Давайте ближе к делу, — подключился Эрнест Львович, — здесь много желающих.

— Ваш сегодняшний образ как-то связан с концепцией вашей выставки, или это ваше внутреннее состояние? Спасибо.

Многозначительно посмотрев вдаль, немного успокоившийся Феликс отбросил прядь, упавшую ему на глаза, и томным голосом изрек: