Экзотики

— Ну что же, Юлія… — выговорилъ Герцлихъ. — Что скажешь? Le roi est mort, vive le roi! Это — счастливѣйшій день въ моей жизни. Ты не знаешь… Да… Семь лѣтъ прошло, а ты не знаешь, какъ я тебя люблю. Какъ старикъ и мальчишка — вмѣстѣ…

— Знаю, Густавъ. И отвѣчаю тѣмъ же…

— Нѣтъ, Юлія, твое чувство — привязанность, а мое — религія.

Герцлихъ вдругъ приблизился и, взявъ голову баронессы въ обѣ руки, три раза тихо поцѣловалъ ее въ лобъ и въ глаза. Неизмѣримо много чувства, лишь наружно спокойнаго, но бурнаго и глубокаго, сказалось въ этихъ мѣрныхъ и неспѣшныхъ поцѣлуяхъ. Сдержанная страсть еще пуще клокочетъ. Баронесса взяла его правую руку и приложила въ губамъ. Она рѣдко, почти никогда не цѣловала его въ лицо! Это было занозой въ сердцѣ Герцлиха, но онъ никогда, за всѣ эти годы, прожитые вмѣстѣ, ни единымъ словомъ не обмолвился ей объ этомъ.

X

Рудокоповъ, будучи, съ легкой руки Дубовскаго и Эми, докторомъ всего ихъ кружка, считалъ долгомъ, но практическому разсчету, бывать изрѣдка у своихъ паціентовъ запросто «въ гостяхъ», но всегда заразъ, чтобы въ одинъ день «отзвонить». И послѣ этого кругосвѣтнаго путешествія, какъ онъ называлъ свои визиты, онъ былъ всегда не въ духѣ. На иностранцевъ ему было «наплевать», но «свои» его раздражали.

На этотъ разъ, сдѣлавъ визиты, Рудокоповъ узналъ многое, что его разбѣсило. Графиня Нордъ-Остъ, богачка и веселящаяся соломенная вдова, попросила его найти человѣка, у котораго можно бы было занять сто тысячъ на годъ… Онъ мысленно плюнулъ.

Дубовскій ему объяснилъ, что надѣется на-дняхъ одной «операціей» пріобрѣсти или «зацѣпить» полъ-милліона. Рудокоповъ тоже мысленно плюнулъ.

Идіотъ Черниговскій объяснилъ, что хочетъ жениться на комъ-нибудь. Ну, хоть бы, вотъ, на миссъ Скай, у которой, говорятъ, милліонъ въ годъ доходу. Рудокоповъ не плюнулъ мысленно, а подумалъ:

«Ахъ, ты — паршивый щенокъ! Право! Да ты бы заявилъ свои претензіи на французскій престолъ. Тамъ есть Орлеаны какіе-то, и Бонапарты тоже какіе-то… Да тебѣ какое дѣло. Ты этого и не знаешь. Заявляй: „Хочу быть королемъ французскимъ“. Что за важность! Вѣдь не побьютъ».

Баронесса Вертгеймъ разсердила доктора тѣмъ, что все расхваливала Френча, и говорила, какъ бы она желала устроить его бракъ съ Эми.

Дочь баронессы тоже непріятно на него подѣйствовала, — какъ и всегда.

Онъ звалъ ее — Кисъ-Кисъ, «ingénue fin de siècle», но все-таки жалѣлъ… Жалѣлъ такъ же, какъ и парижскихъ «щепочекъ». Для него Кисъ-Кисъ была также щепочка, выброшенная въ море жизни съ семейнаго корабля легкомысленной матерью.

Новое русское семейство Простаковыхъ, поселввшеееся въ Парижѣ, и въ которомъ онъ, по рекомендаціи Эми, сдѣлался домашнимъ врачомъ, окончательно его обозлило. Тамъ — сыновъ сразу ухнулъ пятьдесятъ-тысячъ франковъ, мать сходила съ ума отъ какого-то тенора Оперы, несмотря на свои 47 лѣтъ, а отецъ только ругалъ Францію, Парижъ, а главнымъ образомъ — срамной и пагубный государственный строй. Не будь республики, все бы у нихъ было благополучно. Вмѣстѣ съ тѣмъ, Дюкло д'Ульгатъ былъ у нихъ другомъ дома и сильно ухаживалъ за молоденькой Наденькой, звалъ ее mamzelle Nadèje, и такъ велъ свои подкопы, что эта «Надёжъ» была уже по уши въ него влюблена… Самому Простакову онъ тоже нравился, ибо все ругалъ республику и приходилъ въ восторгъ отъ русской обѣдни.

Сдѣлавъ свое «кругосвѣтное» путешествіе, Рудокоповъ зашелъ по обыкновенію въ «Café de la Paix», выпить пива и прочесть нумеръ «Temps». Но и тутъ судьба его продолжала преслѣдовать. Не прошло десяти минутъ, какъ явился герцогъ Оканья… Но не одинъ. А съ той же дамой, съ тѣмъ же убогимъ ребенкомъ.

«Тьфу, дьяволъ! — подумалъ Рудокоповъ. — Хоть дома сиди и окошки днемъ ставнями запирай, чтобы міра Божьяго не видать было».

Герцогъ весело и самодовольно поздоровался съ нимъ, и занялъ мѣсто такъ близко, что Рудокоповъ очутился совсѣмъ рядомъ, на подачу руки, отъ маленькой дѣвушки, такой же потерянной, одичалой, какъ и въ первый разъ.

Докторъ по неволѣ сталъ смотрѣть на нее и, внимательно приглядѣвшись, сознался себѣ, что она и ему нравится. Личико ея было свѣжо и свѣтло, какъ бываютъ только дѣтскія лица. А въ большихъ глазахъ рѣшительно свѣтилось что-то особенно-милое. Она напомнила Рудокопову одну Грёзовскую головку. При этомъ она сидѣла не разговаривая, отвѣчая тихо и кратко:- да и нѣтъ, и ни разу не улыбнулась… И вдругъ явилось въ докторѣ чувство гадливости и отвращенія къ этому испанцу — и жалости къ этому существу, которое нравственно — еще не распустившійся, но уже увядшій цвѣтокъ.

Герцогъ, посидѣвъ немного, вдругъ поднялся. Онъ оставилъ свою даму, бросился на встрѣчу къ знакомому и исчезъ съ нимъ въ толпѣ.

Обозленный Рудокоповъ, казалось, только того и ждалъ.

— Какое отвратительное зрѣлище — воскликнулъ онъ вдругъ, какъ невмѣняемый — видѣть женщину, т.-е. скорѣе дѣвочку, въ вашемъ положеніи, да еще со старикомъ, какъ этотъ!.. Это отвратительно!

— Что вы сказали? — отозвалась она, широко раскрывая на него свои свѣтлые глаза.