Экзотики

— Я сказалъ — отвратительно. Извините. У меня это вырвалось… Это не мое дѣло. Но изъ жалости къ вамъ…

— Отвратительно? — воскликнула она вопросомъ.

— Ну, да…. Это мерзость… Это…

— Oh! mon cher monsieur… Quelle bonne parole! — радостно воскликнула она, внезапно складывая руки ладонями, какъ еслибъ просила о чемъ. — Вѣрно, вы добрый и честный человѣкъ, что такъ говорите. Еслибы всѣ-то такъ разсуждали! Благодарю васъ за ваши слова. Ей-Богу, я долго ихъ не забуду.

Рудокоповъ, сидя на стулѣ, изобразилъ истукана. Онъ смотрѣлъ во всѣ глаза на эту дѣвочку — и ничего не понималъ. Ея милые, ясные глаза, ея искренній голосъ, даже голосокъ, полудѣтскій, ея неподдѣльная радость отъ его дерзости, — все огорошило его.

— Я васъ не понимаю. Если такъ… Если вы со мной согласны, что это все отвратительно, то зачѣмъ же вы… Ну, я не знаю, какъ сказать… Зачѣмъ вы не работаете?

— Мама не позволяетъ, ни за что… Ужъ сколько я ее просила! Да что же объ этомъ говорить…

— Это пустяки… Поступаютъ сами на мѣсто… И конецъ!.. Мать не можетъ помѣшать работать…

— Ахъ, Боже мой, всѣ вы такъ!.. — произнесла она, качая головой, и, помолчавъ, прибавила:- Да. Вотъ вы хорошій, добрый… А попроси я васъ вступиться за меня, помочь, — вы тоже разсмѣетесь, какъ всѣ…

— Вступиться за васъ, предъ вашей матерью?

— Да.

— Извольте.

Она изумленно глядѣла на него.

— Какъ! Серьезно? Tout de bon? Или вы шутите? Смѣетесь надо мной?

— Нисколько. Ни капли.

— И вы за меня заступитесь — предъ матерью?

— Да… сто разъ да!

— Послушайте. Уйдемте отсюда, пока этотъ уродъ ходитъ! — воскликнула она. — Пойдемте вотъ на площадь, или въ бюро омнибусовъ. Я вамъ все разскажу. Если вы добрый, то вы увидите, какъ мнѣ нехорошо. Честное слово, mon bon monsieur… Je suis plus malheureuse, que les pierres. Хотите — уйдемъ?

Рудокоповъ колебался мгновенье — и вдругъ поднялся съ мѣста.

«Только на словахъ прытокъ! — подумалось ему. — А какъ на дѣлѣ случай сдѣлать добро, то спиной. Моя хата съ краю»!

И онъ вымолвилъ сурово:

— Идемте.

И они двинулись. Дѣвушка была въ восторгѣ. Лицо ея сіяло радостью. Бульвары, однако, были настолько затѣснены толпой, что докторъ и его новая знакомая едва подвигались. Вдобавокъ, эта молоденькая дѣвушка, дѣвочка лицомъ, была дѣвочкой и ростомъ — въ родѣ Эми. Прохожіе оттѣсняли ее постоянно отъ Рудокопова. Часто она совершенно исчезала за какимъ-нибудь толстякомъ или за юбками встрѣчныхъ дамъ. Подать ей руку было нелѣпо и даже стыдно.

— Знаете что? Я возьму фіакръ. Мы проѣдемъ прямо на «Bond-Point», и тамъ погуляемъ или посидимъ.

— Ахъ, пожалуйста… — тихо, но звучнымъ голоскомъ воскликнула она. — Я уже два года не садилась въ карету.

— Какъ два года? Да, я думаю, всякій день…

— Помилуйте. Послѣдній разъ я сидѣла въ фіакрѣ на похоронахъ отца… Не подумайте, monsieur, худо обо мнѣ. Шелъ страшный дождь. Буря была. А то я бы не сѣла… Этому уже больше двухъ лѣтъ.

«Диковинный звѣрокъ. И рѣшительно Грёзовская головка, — подумалъ Рудокоповъ. — Словамъ-то твоимъ, положимъ, я бы не повѣрилъ, но голосъ правдивый, а глаза не противорѣчатъ голосу и кажутся еще правдивѣе. Звѣрокъ»!

Рудокоповъ хотѣлъ взять первую попавшуюся карету, но вдругъ раздумалъ. Его поведеніе показалось ему глупымъ.

«Надо прежде все толкомъ узнать», — сказалъ онъ самъ себѣ.

Они уже приближались къ церкви Маделены. Вокругъ нея было, какъ всегда, свободно. Почти всѣ скамейки были пусты.

— Лучше сядемте вонъ тамъ… — сказалъ онъ, конфузясь отъ мысли, что обманулъ ее.

— Ну, теперь говорите, — холоднѣе вымолвилъ онъ, когда они сѣли. — Давно ли вы начали…

— Что именно?..

— Ну… эту жизнь…

— Какую?

— Ахъ, Боже мой! Ну, съ какихъ поръ вы начали болтаться такъ по улицамъ, кафе и бульварамъ, вмѣсто того, чтобы работать?

— Вотъ уже пятый… Впрочемъ, нѣтъ, меньше… четвертый…

— Годъ! Какой ужасъ! Не можетъ быть! — ахнулъ Рудокоповъ.

— Годъ!? — вскрикнула она, и въ первый разъ весело разсмѣялась. — По вашему, я въ двѣнадцать съ половиной лѣтъ начала эту… cette corvée… Не годъ, а четвертый день, понимаете, четвертый день, какъ, волей-неволей, я выхожу на бульвары съ этимъ… ce croque-mort. Мать приказываетъ… Онъ все хочетъ меня одѣть, me parer et me faire belle… Но я все упираюсь… Я все жду… Я все Богу молилась и говорила: Bon Dieu… Пошли мнѣ добраго человѣка, мнѣ помочь… Sainte Marie, pleine de grace, подай мнѣ руку… Ну, и вотъ… И вотъ, я знаю… Да. Я знаю навѣрное, что вы — этотъ человѣкъ. Я во снѣ видѣла эту ночь… У васъ лицо такое. И потомъ, главное, вы особенно, странно разсуждаете. Не такъ, какъ всѣ… Вы сказали прежде всего: «отвратительно». У меня даже сердце отъ радости забилось…. Я думала все, что я одна, какъ дура, такъ думаю…. А вотъ во снѣ и сейчасъ оказалось, что я не одна… О, я вѣрю… Я знаю… Да. Скажите… Вы мнѣ поможете, mon bon monsieur?.. Помогите мнѣ!

И она вдругъ горько расплакалась.

Рудокоповъ совершенно растерялся. Всего, что она сказала, онъ почти-что не слыхалъ, потому что ея голосъ и ея взглядъ поразили его, взволновали, всколыхнули въ немъ что-то, присутствіе чего онъ и не подозрѣвалъ въ себѣ.