Экзотики

Долго проболѣвъ, хотя собственно «органическаго разстройства», какъ говорили доктора, у нея не было никакого, Эми поднялась, стала на ноги и грустно оглянулась на окружающее… Чего-то въ этомъ Божьемъ мірѣ не хватало… Небо и солнце, природа и люди, суета, радости и горести толпы — все было попрежнему, но все это потеряло смыслъ, краски и звукъ… Все было пошло, нѣмо, сѣро… И Эми изъ свѣтской безпечной дѣвушки стала дѣвушкой тихой, разсудительной и вѣчно смотрящей куда-то чрезъ головы людей — или въ небо иного міра, или въ свое собственное пережитое, минувшее и канувшее на вѣки куда-то.

Одно сказывалось въ ней ясно, сильно, жгуче… раскаяніе! Тяжелое, гнетущее и самое ядовитое чувство изъ всѣхъ, не удаляющееся отъ времени, а будто ростущее… Чувство невозможности кого-либо или что-либо обвинить.

Виновата она сама. И что же она сдѣлала?

Погубить любимаго человѣка и разбить свою жизнь… Изъ-за чего? Изъ-за нерѣшительности, изъ-за желанія соблюсти нѣчто безсмысленное, выдуманное людьми. Условные законы приличія… А что такое эти выдумки, свѣтскія формы соблюденія правилъ общежитія сравнительно съ тяжкимъ несчастіемъ испортить свою жизнь?! Вѣдь послѣ ея бѣгства и тайнаго вѣнчанія она явилась бы въ то же общество въ качествѣ законной жены избраннаго ею… И онъ былъ бы живъ теперь, и они, двое, были бы счастливы… А «они» теперь цѣнятъ ли ея жертву, имъ принесенную?.. Нѣтъ! Это до нихъ не касается… Наше счастье до нихъ касается… Они шумятъ и на насъ бросаются. А до нашего горя имъ дѣла нѣтъ. Они шумятъ и идутъ мимо…

И Эми горячо полюбила теперь добрую и умную баронессу, полюбила за то, что она когда-то была противъ ея слабоволія. Она всячески мѣшала ей разбить свою жизнь и помогала стать счастливой.

II

Въ Люшонѣ вдругъ невольно всѣ замѣтили въ баронессѣ какую-то большую и странную перемѣну. Она, вѣчно довольная, свѣтски-беззаботная, болтливая и смѣющаяся, стала пасмурна, задумчива, подчасъ тревожна. Иногда она такъ грустно глядѣла, что Эми пугалась за нее… На всѣ вопросы баронесса отвѣчала дѣвушкѣ, что ей это кажется… И Эми вѣрила… Она только чуяла, но не видѣла и не понимала, что около нея начинается драма… И драма ужаснѣе ея собственной.

Съ баронессой вдругъ произошло нѣчто, смутившее ее настолько, что она, быть можетъ, въ первый разъ въ жизни потеряла голову… Она, лишь свѣтски-легкомысленная, но въ жизни разсудительная, практическая женщина, уже въ двадцать лѣтъ владѣвшая собой и гордившаяся силой воли, теперь, подъ-сорокъ лѣтъ, чувствовала, что окончательно теряетъ самообладаніе, готова сдѣлать то, надъ чѣмъ всегда подсмѣивалась всю жизнь, готова идти просить совѣта у кого бы то ни было, готова бѣжать исповѣдаться.

Случилось внезапно въ Босьерѣ нѣчто очень простое, а вмѣстѣ съ тѣмъ невѣроятное, пагубное… Оно казалось, однако, баронессѣ долженствовавшимъ случиться, совершенно естественнымъ. Ей казалось, что она будто предвидѣла и предчувствовала это. Обращаясь мысленно назадъ на свое прошлое, она приходила къ убѣжденію, что теперешнее роковое сочетаніе обстоятельствъ — прямой результатъ всего ея существованія. Да! Это ужасно, но это такъ и должно было случиться.

Въ Люшонѣ неожиданно появился графъ Загурскій. Спортсменъ на всѣ руки, онъ теперь подержалъ пари, что выѣдетъ на велосипедѣ на Pic du Midi.

Пріѣхавъ, онъ тотчасъ же явился повидать друзей, баронессу Герцлихъ и Скритицыну. Молодая дѣвушка въ началѣ не могла превозмочь себя и равнодушно видѣть графа, убившаго человѣка ей дорогого. Она сказалась больной и два раза просидѣла у себя въ комнатѣ. Но Загурскій не уѣзжалъ, сталъ бывать у баронессы всякій день, и все откладывалъ свою поѣздку. Эми повидалась съ нимъ и мысленно простила его. Не онъ, а она вѣдь виновата во всемъ.

Баронесса была почти счастлива. Какъ и всѣ женщины ихъ круга, она давно милостиво, пристрастно, относилась къ графу, а за послѣдній годъ была сильно увлечена имъ. Трудно было женщинѣ, даже и пожилой, относиться къ нему безразлично и холодно. Его крайне элегантная внѣшность и манера быть съ женщинами были неотразимы. Но этого мало. Баронессѣ, жизнь которой прошла такой сѣрой, представлялось, что изъ всѣхъ мужчинъ, которыхъ она встрѣчала, Загурскій — единственный человѣкъ, въ котораго она прежде, будучи моложе, могла бы влюбиться до безумія. Теперь же было поздно. Подъ-сорокъ лѣтъ!

«Да. Поздно»! — разсуждала она и обманывала себя.

Это увлеченіе, однако, не переходило извѣстныхъ границъ. Не переходило только потому, что онъ относился къ ней, какъ и ко всѣмъ женщинамъ ея лѣтъ — дружески-почтительно.

Какъ бы долго вечеромъ ни засидѣлся у нея графъ, глазъ-на-глазъ, какъ бы ни любезничалъ, увѣряя ее, что она «ясная, тихая осень», что она въ ея годы много изящнѣе и прелестнѣе многихъ молодыхъ дѣвушекъ двадцати лѣтъ, баронесса видѣла или чувствовала по его взгляду, его голосу, что это не комплименты, что это правда, но что «все-таки» она для него не женщина, а добрый пріятель.