В этой статье Эльдара смутило само построение воспоминаний автора о том, как шла работа над пьесой. Нанизывание ненужной и малоправдоподобной, на его взгляд, конкретики производило несколько комичное впечатление: «Я сочинял ямбические строки не только у себя в комнате за письменным столом, но повсюду: в булочной, в метро, в вагоне электрички (по воскресеньям я ездил обедать за город к маме). Финал третьего акта с репликой Нурина „Она иль не она? Коль мы теперь одни…“ я сочинил в поезде на перегоне между Тайнинской и Перловской. Вагон был битком набит, записать было невозможно, и я без конца твердил строки, чтобы не забыть. Суть эпизода с Кутузовым я придумал на углу улицы Фрунзе, возвращаясь домой из продмага».
Но особенно насмешил Рязанова рассказ Гладкова о работе над сценарием «Гусарской баллады», вклад в который с его стороны на самом деле был нулевым. Тем не менее драматург написал об этом так, что у непосвященных читателей не могло остаться сомнений в том, что он был полноценным рязановским соавтором: «Мы решили отказаться от многих сцен, которые хорошо звучали в театре, а взамен их написать новые о событиях, упоминавшихся в пьесе только в разговорах действующих лиц, а то и заново придуманных. Так появились в сценарии эпизод вступления Шуры в армию, нападение партизан на французский обоз, эпизод освобождения Шурой из плена генерала Балмашова и др. Наверно, это действительно плодотворный способ переделки пьесы в сценарий. Мы, во всяком случае, выбрали этот путь. Нас ждали на нем досадные потери и счастливые приобретения. Сейчас мне трудно судить, чего оказалось больше. <…>
Расскажу один эпизод. Случилось так, что начало работы над фильмом шло негладко. План и график съемок не выполнялись. Был финансовый перерасход. Директор группы и постановщик схлопотали по „строгачу“. И в этот самый момент, когда нужно было любой ценой нагонять „план“ (к концу съемок группа его почти нагнала), Рязанов вдруг пришел к руководству с идеей дополнить утвержденный и прометрированный сценарий новой сценой, требующей довольно сложных съемок, массовок, денег, пленки и пр. Можно представить, как это в первую минуту было встречено. Но Рязанов не сдавался. Он убеждал, что это необходимо, привлек на свою сторону редактора фильма и директора объединения, он сулил компенсировать новые метры сокращениями в других эпизодах, он заставил меня переписывать стихотворный диалог, и он добился своего. Пантомимический эпизод наступления и отступления французских войск по одной и той же дороге на фоне закадровой хвастливой гасконской песенки о короле Анри Четвертом (в пьесе она поется совсем в другом месте) — это тот самый эпизод, который выдумал и своевластно осуществил Рязанов».
Комментируя гладковские слова «и он добился своего», Эльдар Александрович иронически замечает: «Увы! Этой фразой Александр Константинович мне сильно польстил. Этого я как раз добиться от него не смог. Он стоял насмерть и не переписал ни одной строчки…»
Судя по всему, Рязанов не совсем точно понял данное высказывание своего «соавтора». На самом деле из него следует, что режиссер «добился своего» от руководства, которое с неохотой и ворчанием, но все-таки дозволило отстающей от плана съемочной группе заняться работой над незапланированным дорогостоящим эпизодом (и все это как раз было чистой правдой).
А вот неосторожными словами «он заставил меня переписывать стихотворный диалог» Гладков действительно крепко подставился. Неудивительно, что после прочтения этой статьи у Рязанова отпали всякие сомнения относительно авторства «Давным-давно». С тех пор и до конца жизни Эльдар Александрович не сомневался в том, что Гладков не имел к написанию пьесы ни малейшего отношения.
«Мемуары пишут по-разному, — размышлял на эту тему Рязанов в собственных воспоминаниях. — Строки же, посвященные сочинению „Давным-давно“, по-моему, были написаны с одной только целью — доказать собственное авторство. Либо Гладкову говорили кое-что в лицо, либо до него доходили неприятные разговоры и слухи, что пьеса на самом деле принадлежала не ему. В общем, надо было всех уверить в обратном».
С этими доводами трудно не согласиться. Однако то, что Гладкову хотелось уверить всех в своем авторстве пьесы, не означает, что он не был ее автором в действительности. Человек, судя по всему, очень наивный, он и прибег к наивной же попытке оправдаться и очиститься от подозрений, которых, возможно, не заслуживал. «Когда я изредка вспоминал, как Гладков увиливал от написания сценария, я не мог понять, почему он, скажем, не нанял какого-нибудь литературного негра, чтобы тот зарифмовал ему, за плату, разумеется, эти несколько сценок, — недоумевал Рязанов. — Он мог бы, в конце концов, сослаться на свою неслыханную занятость, чтобы не вызвать подозрений. Но ему, видно, подобная хитрость даже не пришла в голову. Он простодушно полагал, что как-нибудь обойдется. Сходило же с рук до этого. И он оказался прав, действительно обошлось».