Элегии и малые поэмы

Ты уж, фригийский Тифон, о покинувшей плачешь супруге,
И Светоносец, блестя, всходит с Востока из вод.
475 Добрые матери, вам (Матралии — это ваш праздник)
Желтый богине пирог надо фивянке нести.[528]
Рядом с мостами лежит и с Цирком известная площадь,
Что названа по быку, статуей ставшему там.
Здесь, в этот именно день, говорят, в старину был Матуте-
480 Матери храм посвящен Сервия царской рукой.
Что за богиня она, зачем служанок от храма
Гнать ей (а гонит!), к чему надобны ей пироги, —
Ты объясни мне, о Вакх, завитой и плющом и лозою;
Если ж и твой это храм, песни поэта направь!
485 Внял Юпитер Семеле. Она сгорела, а Ино,
Взявши, младенец, тебя, грудью кормить начала.
В гневе Юнона была, что та от соперницы сына
Кормит, за то, что течет сестрина в мальчике кровь.
Фурий шлет к Афаманту она и мутительный призрак —
490 И от отцовской руки пал ты, младенец Леарх.
Горем убитая мать схоронила Леарховы тени
И совершила обряд должный над прахом его;
А схоронив, стала волосы рвать на себе, горемычной,
Из колыбели тебя выхватила, Меликерт;
495 Узкая есть полоса земли между морем и морем,
Там, где бушует прибой с той и другой стороны,
Здесь-то она обняла в безумном объятии сына
И с возвышавшейся там бросилась в море скалы.
Тут невредимыми их Панопея и все ее сестры,
500 К ней потихоньку скользнув, царством своим понесли.
Не Левкотея еще и мальчик, еще не Палемон,
Устья достигли реки Тибра в пучинах его.
Роща священная есть, то ли Стимулы, то ли Семелы:
Там авзонийских менад было жилье, говорят.
505 Ино спросила у них, какой здесь народ? «Аркадийцы, —
Слышит она, — и Эвандр этой земли властелин».
Но завлекает в обман дочь Сатурна латинских вакханок —
Скрывши свое божество, так им хитро говорит:
«О легковерные, вы поддались обольщению сердца!
510 То не подруга пришла к вам хороводы водить —
Хочет коварно она проникнуть в обрядные тайны;
Но у нее есть залог, чтобы ее наказать!»
И, не дослушав еще, завопили фиады, раскинув
Пряди волос по плечам, по ветру вопли пустив;
515 Ино хватают, ребенка хотят из рук ее вырвать;
И умоляет она ей еще чуждых богов:
«Боги и люди страны, помогите вы матери жалкой!»
Крик ее долетел до авентинских высот.
К берегу гнал тут этейский герой[529] коров иберийских:
520 Он услыхал и на крик тотчас скорей поспешил.
А как пришел Геркулес, на насилье готовые жены,
Спины ему показав, в страхе пустились бежать.
«Матери Вакха сестра, — вопросил Геркулес, — что с тобою?
Или тебя, как меня, та же богиня гнетет?»
525 Тут рассказала она о себе, но иное и скрыла:
Стыдно при сыне вести речь о безумном грехе.
Слух разлетается по миру, мчась на порывистых крыльях,
Вот уже имя твое, Ино, у всех на устах.
В гости к себе, говорят, ее пригласила Кармента,
530 И утолить она тут голод свой долгий могла.
Быстро пирог испекла, говорят, тегейская жрица
На торопливом огне и поднесла угостить.
(Вот почему пироги она любит в праздник Матралий:
Всех ухищрений милей сельская ей простота.)
535 «Ты, говорит, открой мне мои, пророчица, судьбы,
Ежели можно, и тем гостеприимство умножь!»
Мало помедлив, к себе призывает пророчица силы
Неба и чует она: грудь ее богом полна;
Неузнаваемо вдруг она изменилась, и ростом
540 Выше она и святей став вдохновенным лицом.
«Радуйся ныне! Ликуй: твои муки окончились, Ино, —
Этот, сказала, народ ты осчастливь навсегда.
Оба, и ты, и твой сын, божествами вы будете моря;
Имя иное в водах ваших получите вы:
545 Ты Левкотеею будь для греков, для нас же — Матутой:
Сын твой, по всем берегам пристань блюдя и причал,
Будет у нас Портун, а на вашем наречье — Палемон;
Благоприятствуйте вы нашей, молю я, стране!»
Счастлива Ино. Ее наконец прекратилися муки:
550 Переменив имена, стали богами они.
Но отчего же она не пускает рабынь? Ненавидит.
А почему, я скажу, если она разрешит.
Было ведь так, что одна из служанок дочери Кадма
Часто, обнявшись, спала с мужем неверным ее;
555 И от нее-то узнал Афамант бесчестный украдкой,
Что земледельцам дают жженые лишь семена.
Ино сама отрицает все это, но слух такой ходит:
Вот почему она всех и ненавидит рабынь.
Все-таки нежная мать не должна ей молиться о детях,
560 Ибо несчастной сама в детях была эта мать.
Лучше потомство других ее поручать попечениям.
Ибо полезней была Вакху, чем детям своим.
«Что ты спешишь? — от нее, говорят, услышал Рутилий. —
Будешь ты, консул, убит в день мой марсийским врагом»,
565 Так и случилось по слову ее, и теченье Толена
Побагровело, приняв алую консула кровь.
А через год был убит при таком же восходе Авроры
Дидий и смертью своей силы умножил врагов.[530]
В тот же день тот же царь там же храм посвятил и Фортуне.
570 Кто же, однако, тут скрыт в храме под тогой двойной?
Сервий это, но вот почему так лицо его скрыто,
Точно не знает никто, так же не знаю и я.
Верно, богиню брал страх за ее потайные свиданья,
Верно, стыдилась своей связи со смертным она, —
575 Ибо пылала к царю она неуемной любовью,
Не оставаясь слепой лишь для него одного.
Ночью в свой храм пробиралась она чрез окошко, «фенестру» —
И «Фенестеллой» теперь в Риме ворота зовут.
Так и досель от стыда лик любовника скрыт покрывалом
580 И голова у царя тогой покрыта двойной.
Или, быть может, верней, что народ, пораженный кончиной
Туллия,[531] был огорчен кроткого смертью вождя
И все сильней и сильней рыдал пред его изваяньем,
Не умолкая, пока тогой он не был прикрыт?
585 Есть и третья причина, пространной достойная песни,
Хоть и приходится мне сдерживать скачку коней,
Туллия, мужа себе получив ценой преступленья,
Все подстрекала его, так обращаясь к нему:
«Что в том, что оба под стать: моей сестры ты убийца,
590 Мной был убит твой брат, — коль добродетельны мы?
Ведь и мой муж, и твоя жена остались бы живы,
Если бы мы не рвались к большему руку поднять.
Служат приданым моим голова и царство отцовы:
Если ты муж — моего требуй приданого ты!
595 Дело царей — убивать. Убей же тестя и царствуй,
Кровью отца моего руки со мной обагрив!»
Этим подвигнутый, он взошел на престол, не венчаясь;
Сел, но во гневе толпа тут за оружье взялась;
Кровь и убийства кругом, старики слабосильные гибнут;
600 Скипетр тестя схватив, держит гордец его зять.
Под Эсквилинским холмом, перед царским чертогом, убитый,
Окровавленный лежит Сервий на твердой земле.
Дочь на повозке, в отцовский дворец прямиком направляясь,
Гордо и дерзко спешит по середине пути.
605 Тело увидел царя возница и горько заплакал,
Остановясь. На него грубо прикрикнула дочь:
«Едешь ты или ждешь за почтенье такое расплаты?
Правь и лицо колесом мне ненавистное мни!»
Так и случилось: зовут теперь улицу эту Проклятой,
610 И остается на ней это навеки клеймо.
Мало того: посмела она, когда время настало,
В храм отцовский вступить — трудно поверить, но так!
Туллий изваянный там, говорят, восседал на престоле —
Тут и прикрыл он себе очи подъятой рукой,
615 И прозвучал его глас: «Лицо мое скройте от взоров,
Чтобы не встретил мой взгляд мне ненавистную дочь!»
Скрыто одеждой его изваянье: Судьба запрещает
Снять его и говорит так из святыни своей:
«В день, когда Сервия лик впервые откроется людям,
620 Всякое чувство стыда будет забыто навек».
Поберегитесь одежд запретных касаться, матроны,
Издали, важно служа, произносите мольбы!
Римскою тогой всегда да будет покрыт с головою
Тот, кто по счету седьмой был в нашем городе царь!
625 Храм сей пылал, но огонь изваянья, однако, не тронул:
Сына тогда своего Мульцибер вызволил сам.
Ибо Окрисией Туллий рожден был от бога Вулкана,
Самой красивой из всех бывших в Корникуле жен.
Ей Танаквиль,[532] совершая с ней вместе по чину обряды,
630 Лить приказала вино на освященный очаг:
Тут среди пепла мужской детородный член появился, —
Иль показался? Но нет, был он действительно там.
Пленница у очага осталась, а ею зачатый
Сервий был порожден семенем божьим с небес.
635 Это сам бог указал, когда голова у младенца
Стала сиять и огонь шапкою встал над челом.

В тот же день и тебя, о Дружба, пышно почтила
Ливия, храм твой святой милому мужу даря.
Знай тем не менее, век грядущий, что именно там, где
640 Ливии портик стоит, высился раньше дворец.[533]
Граду подобен был этот дворец, занимая пространство
Большее, чем у иных есть на земле городов.
Срыт был он вровень с землей, но не потому, что казался
Царским; нет, роскошь его нравам опасна была.
645 Цезарь готов ведь всегда низвергать такие громады,
Хоть и себя самого этим наследства лишив.
Так он нравы блюдет, ибо лучшего нету примера,
Чем исполнять самому то, что предложено всем.