Элегии родины

Мы с отцом навещали Роксану в Абботтабаде в октябре две тысячи восьмого. Она была еще жива, хотя и болела лейкемией, от которой, в конце концов, умерла. Это был мой первый приезд в Пакистан после одиннадцатого сентября, и я увидел не ту страну, которую помнил. Никакой любви к Америке или обожания ее не осталось. Вместо них возникла иррациональная паранойя, которую принимали за здравое политическое сознание. Оглядываясь теперь на эту поездку, я вижу широкие очертания тех же факторов, что после привели Америку к эре Трампа: закипающая злость, открытая враждебность к чужим и к тем, чьи взгляды противоречат твоим, презрение к известиям из считающихся достойными источников, готовность принять реакционные моральные подходы, гражданская и правительственная коррупция, которой более незачем скрываться, и в брачном союзе со всем этим – постоянно ускоряющееся перераспределение богатств в пользу тех, у кого они есть, и постоянные издержки для тех, у кого их нет. Во время этого нашего приезда постоянно шли конспирологические разговоры, обычные, которые я слышал уже давно – что одиннадцатое сентября было делом внутренних агентов, то ли американских тайных служб, то ли «евреев»; или что землетрясение 2005 года в Свате вызвано было американской бомбежкой; изощренные попытки объяснить убийство Бхутто результатом вмешательства США, – но я решил, что не буду больше ни спорить с родственниками, ни демонстративно выходить из-за семейного стола[13]. В этой поездке я был решительно настроен сохранять спокойствие, сдерживать свое возмущение, прислушиваться к эмоциональной логике, порождающей эти безумные и навязчивые подозрения. И этими новыми ушами я услышал страх. Я услышал тревогу мира, который семь лет подвергался военной и политической травле под флагом «борьбы с террористической угрозой». В 2008 году уже было ясно, что не будет конца кровопролитию, которое администрация Буша начала на основе чистой фальшивки, и легко было понять ужас, который рождал в моих пакистанских родственниках так раздражавшую меня глупость: они могли оказаться следующими в очереди на имперскую бойню, будущими жертвами этой новой эры бесконечной мести Америки.

Но я отклоняюсь от темы.

В нескольких словах: место действия – дом моей тети Роксаны в Абботтабаде; конструкция в стиле бунгало времен британского владычества, просторные комнаты отделаны с выкрутасами британского стиля. В гостиной вишневые панели уступали место выцветающим обоям «Вильям Моррис» с ветвями и сучьями, над разнообразными каминами, рассыпанными по дому, зеркала, канделябры, каминные часы, а в комнате для гостей, где поселили нас с отцом – мать не очень хорошо себя чувствовала и предпочла остаться у своих родителей в Равалпинди, – над кроватью укреплена голова чучела винторогой антилопы. Роксана приготовила экстраординарный ужин: шаами кебабы, окра масала и лепешки наан, выпеченные в глиняном тандыре на заднем дворе. Голову она покрыла шалью, но не скромности ради: у нее не осталось волос. Светло-коричневая кожа стала желтовато-серой. Движется она с трудом, как человек, для каждого движения собирающий силы, которых на самом деле уже нет.

Роксана возвращается из кухни, кладет в хлебницу свежие лепешки и садится рядом со своим мужем Насимом – человеком приземистым, коренастым, с прямой сильной спиной. Речь его напоминает его же усы: короткая и уверенная. Я никогда не видел у него на лице этакой неодобрительной ухмылки или презрительного выражения. Всегда лишь железный самоконтроль человека, для которого это пунктик. Даже его рука, поднимающая чашку приготовленного женой ласси, отмечена этой привычкой к самоукрощению, выработанной военной муштрой. Здесь же присутствует мой кузен Мустафа, банковский кассир двадцати девяти лет от роду. А его сестра Ясмин, тридцати двух лет, педиатр, отсутствует. Разговор переходит на взрывы, ставшие в Пакистане фактом повседневной жизни. Насим в своей обычной безапелляционной манере объясняет суть проблемы. Она, говорит он, проста, хотя никто этого не хочет признать. Эту раковую опухоль создал Пакистан в своей борьбе с Индией, и теперь опухоль атакует хозяина. Я прошу разъяснений и получаю энергичный урок по внешней политике Пакистана где-то около 2008 года:

– Мы зажаты между двумя противниками: Афганистан с запада, Индия с востока. История политики нашей страны определена нашими границами. Индия посредством Кабула влезала в наши дела на западном фронте с самого начала. Надеюсь, вам не нужно объяснять, что они нам сделали на северном и восточном фронтах.

Он сделал паузу, подождал нашего ответа. Я покачал головой, подтверждая, что, конечно же, мне не нужно объяснять, что на границе с Индией Пакистан все время сталкивается с угрозами.

– Так каковы же средства контроля таких угроз? Вооруженные ополченцы, желающие драться за нас на севере. Мы их поддерживали на западном фронте, чтобы сохранить наше влияние в Афганистане. Но если кормишь зверя, он растет. И когда он на тебя нападет – а это непременно случится, – винить ты можешь только себя.