Элегии родины

Мой отец ссутулился над тарелкой с другой стороны от своей сестры, обнявшей его за плечи. Она смотрела ему в щеку, поднесла к ней палец. Ощутив эту ласку, он изменился в лице – казалось, что он сейчас заплачет.

– Проблема в детях, – продолжал Насим. – Ими полны все медресе. Полны! С четырех-пяти лет их там учат, кормят, забивают им головы разговорами о джихаде, и когда им исполняется десять, они уже рвутся в бой! И вот такими ребятами мы заполняем нашу страну. Вот откуда идет нескончаемый запас молодых парней, которые готовы себя взрывать.

Насим остановился, обдумывая. Я потянулся за кебабом на тарелке в центре стола, разломал мясо на кусочки. Насим заговорил снова:

– С тактической точки зрения я это понимаю. Это объясняет смысл: почему мы сделали то, что сделали. Теоретически говоря, это сценарий, списанный у американцев. Терроризм сработал в их интересах в Центральной Америке – Сальвадор, Никарагуа. Чего мы не взяли в расчет, так это разницу в расстояниях. Применять подобную стратегию так близко от дома – значит гарантировать себе тот эффект, который американцам никак грозить не мог.

– Это не так, абу.

Это сказал мой кузен Мустафа, сидевший с другой стороны стола. В руках у него было яблоко, которое он собирался надкусить. Утверждение было смягчено сокрушенным и искренним, слегка вопросительным тоном. Мустафа, как и его отец, был приземист и крепок, но ничего в нем не было четкого или сурового. Он ежился в тени тщательно выработанной повелительности своего отца. С самой ранней его юности я начал подозревать, что он гей. Большую часть следующего десятилетия я надеялся – безусловно, самоуверенно, – найти способ поднять с ним разговор на эту тему, как-то довести до него, что если ему нужна поддержка от родственников, чтобы принять эту правду, какой бы она ни была, на меня он может рассчитывать. Два года назад я слыхал от кого-то из родных, что он уехал из Пакистана и живет в Голландии с партнером.

– Это почему, бета? – спросил Насим.

– Американцы отсрочили расплату. Но она пришла в конце концов.

Он при этих словах пожал плечами, будто тут же готов был взять свою высказанную мысль назад. Договорив, он откусил от своего яблока и смотрел, жуя, в лицо отца.

– Но ты понимаешь, тактически это было гениально. Одиннадцатое сентября – это акт войны, изменивший историю войн раз и навсегда – до тех пор, пока они будут вестись. – Он посмотрел на меня, на моего отца, который поднял взгляд от тарелки, и взгляд этот был недобрым. – Я же не говорю, что это было хорошо, Сикандер. Я только о тактике, с чисто военной точки зрения. Ты все-таки должен быть способен оценить эту гениальность.

– А в чем гениальность, Насим-бхай? – Отец говорил резко, совсем не так доброжелательно-вежливо, как обычно обращался к людям. – Посмотри, какой хаос это вызвало.

– Кто на самом деле начал этот хаос, мы с тобой можем и не согласиться, – ответил Насим так же резко, хотя, кажется, последующее молчание дало ему возможность об этом пожалеть. – Я говорил лишь о чисто военной точке зрения, но – да, ты прав, отмечая трудность ведения целой кампании в такой тактике. Вот почему она провалилась здесь, в Пакистане. Что, собственно, я и говорил – о раковой опухоли, которую мы создали и которая нас поглотила.

Отец опустил глаза к тарелке – было видно, как он сдерживается. Роксана встала, ласково погладила его по плечу.

– Кто-нибудь хочет еще наан?

Она смотрела на мужа.

– Спасибо, мне хватит, – ответил Насим по-пенджабски.

– Не могу отказаться, Рокс, – сказал отец, будто ему возражая. – Слишком они хороши.

Она улыбнулась, обернулась ко мне.

– Я еще этот не доел, – показал я на тарелку.

Роксана направилась в кухню, но в дверях остановилась и оглянулась на нас:

– К тому времени, как я вернусь из кухни, постарайтесь избавить организм от спорщицкого задора, – сказала она любезно.

– Никаких споров, – ответил Насим, заставляя себя улыбнуться.

Когда она вышла, он снова повернулся к отцу:

– Понимаешь, бхай, эффекты войны всегда личные, но на самом деле война – наименее личная вещь из всего, что есть на свете. Поэтому на нее так сложно смотреть объективно.

Отец подбирал соус ломтиком хлеба, делая вид, что всецело поглощен этим процессом. Когда он, не переставая жевать, поднял глаза, смотрел он на меня. И в его глазах было предупреждение.

Я его не воспринял.

– Дядя, а что значит – управлять подобной кампанией эффективно?

– Ты Клаузевица знаешь, бета? Триединство войны?

Я пожал плечами. Я только имя Клаузевица знал.