Элегии родины

Принципы, которые излагал Насим, были, разумеется, центральными для того отвратительного социального и военного проекта, что расцвел в Сирии и Ираке ядовитым пустынным пуховником, демоническим самопровозглашенным искажением той первой мусульманской общины, что вспоминал Насим: подлинные Сподвижники Пророка возродились как сексуальные маньяки, герои снафф-фильмов, чего даже сатирический гений Рушди не мог бы вообразить. Это была бы достойная дискуссия по существу, но ей не суждено было состояться: я никогда больше не видел Насима. К следующему лету Роксана умерла, а Насим ненадолго пережил свою жену. Через три месяца после ее смерти он скоропостижно скончался от инфаркта миокарда во время прогулки в холмах Симлы над городом. Его тело, как и тело его жены, было по мусульманскому обычаю погребено в тот же день, то есть никто из родных все равно не успел бы попасть ни на его похороны, ни на похороны его жены.

Отец нас оставил беседовать дальше вскоре после того, как Насим вспомнил Франклина Рузвельта. Уже поздно ночью, ложась спать, я услышал его тихий разговор с сестрой во дворе. Увидел я отца только утром за тем же столом, где мы после жареной печенки и параты стали прощаться. Моя кузина Ясмин – спавшая два часа после ночного дежурства в больнице – была необычайно взволнована и не очень хорошо ощущала собственные руки. У нее, сказала она, эмоции усиливают проявления рассеянного склероза. Этот диагноз ей поставили, когда ей было лет двадцать пять, в середине девяностых она четыре недели провела у моих родителей в Висконсине, ходя по врачам, и сейчас зависела от американских лекарств, которые ей регулярно посылал отец. Их в Пакистане было не купить, да и она все равно не могла бы себе их позволить. Из-за них она при своей худощавой фигуре набрала как минимум килограммов двадцать. Обнимая меня, она пошутила на тему слабости своих рук, потом поцеловала отца, и лицо ее было влажно от слез любви.

Особенно трогательным было расставание отца с его сестрой. При свете дня тетя Роксана казалась еще худее, чем вчера за ужином, но когда она обнимала брата, глаза ее горели мощной и живой радостью. Насим смотрел, как брат с сестрой соприкасаются головами, как рука отца гладит лысую голову умирающей сестры, и глаза у обоих полны слез.

После всех плачей и прощаний мы вышли к машине, которую Насим нанял, чтобы отвезти нас в Равалпинди: темно-синий «мерседес» с темнокожим молодым водителем в шали, наброшенной на плечо. Его звали Зайд (как любимого приемного сына Пророка, Зайда ибн Харису, на чьей прекрасной жене – Зейнаб бинт Джахш – Мухаммед женился и сделал своей седьмой супругой после того, как Зайд с ней развелся, – насколько мне известно, единственный случай, когда Пророк женился на своей бывшей невестке). Наш Зайд был человеком явно религиозным, его темные локоны до плеч выбивались из-под строгой изоляции тесной белой куфии. И все действия, которые он совершал, – открыть багажник, взять и поставить чемоданы, закрыть багажник, открыть дверцу, – сопровождались тихим заклинанием «Бисмилля аль рахман аль рахим»[15]. Когда мы уселись, Зайд сел на водительское место и перед тем, как повернуть ключ зажигания, сделал едва заметную паузу.

– Бисмилля, – прошептал он.

Отец покосился на меня, возведя глаза к небу.

На выезде из северо-западной части города мы проехали съезд на грунтовую дорогу к комплексу, где именно в тот момент жил Усама бен Ладен. Но нам это даже в голову не могло прийти.

Долго пропетляв по переулкам мимо полей и домов за глинобитными заборами, мы нашли, наконец, главную дорогу и поехали по ней. Доехали до военной академии, где преподавал Насим (на что нам указал Зайд), и там остановились, пережидая, пока пройдет рысью кавалерийский отряд численностью не менее сорока всадников. Двинувшись дальше, мы вскоре выехали за черту города и снова помчались на юг по Каракорумскому шоссе. И вот тут отец обернулся ко мне с раздражением и спросил, что это со мной стряслось. Я честно ответил, что не понял вопроса.

– Не помню случая, чтобы я хоть слово сказал, а ты не вставил бы тут же свои сверхобразованные два цента…