Чтоб стать ребенком, встану в темный угол,К сырой стене заплаканным лицом,И буду думать с гневом и испугом –За что наказан я, и чьим отцом…Я своего отца почти не помню,Увы, не он меня так наказал,Но сделается вдруг мой угол темныйСветлей, чем солнцем озаренный зал,И предо мной сквозь грязные обоиИ неправдоподобные цветыВдруг просияет небо голубоеИ спросит голос – сын мой, это ты…И я скажу, бросаясь на колени, –Да, это я, и я хочу, отец,В сердечных и душевных преступленьях,Во всем тебе сознаться, наконец…И я сознаюсь… словно перед смертью…О, грех один… О, как сознаться в нем…Сознаюсь… И возрадуются черти…И стыд глубоким обожжет огнем…Но строго скажет добрый голос отчий –На этот раз прощу тебе грехи,За то, что с каждым днем светлей и кротчеСвидетельствуют о тебе стихи…И будем долго говорить друг с другом,И я пойму, что я любим отцом…Чтоб стать ребенком, встану в темный угол,К сырой стене заплаканным лицом.«В четвертом этаже играют Баха…»
В четвертом этаже играют Баха,А я живу на этаже шестом…Смотрю на небо… Ни тоски, ни страха…Сейчас я в настроении святом…Мы ничего не знаем друг о друге,Но нет на свете более родных…Поют в еще невыученной фугеДва голоса, и оба — неземных…«Я часто, написав свои…»
Я часто, написав своиСтихи от горя или скуки,Целую мысленно твоиВоображаемые руки.И вспоминаю каждый раз —О, только вспоминать осталось —Как ты моих закрытых глазЛегко и бережно касалась.И я в себя сейчас опятьВонзаю сладостные жальца.Перецеловывая пятьТвоих когда-то теплых пальцев.И суеверно дорожаСвоей мечтой, своею ложью,Я чувствую — они дрожатВсе той же девственною дрожью.Но кажутся еще бледнейИ целомудренней, и строже,И жилки синие видней,Сплетающиеся под кожей…«Трава зеленая, как скука…»
Константину ТерешковичуТрава зеленая, как скука,Однообразная навек,Упала на землю, без стука,Подкошена, как человек…О, верьте мне или не верьте,Но я попятился, как ужас,Пред небом, что бледнее смерти,И солнцем, что садится в лужах…«О, не смотри в оконную дыру…»