Элегия Хиллбилли

На одну из таких встреч заявился мужчина, от которого воняло, как от помойной ямы. Волосы были спутанными, одежда — грязной; видимо, он жил на улице. Собственно, он подтвердил наши подозрения своей первой же фразой: «Мои дети со мной не разговаривают. Все от меня отреклись. Я попрошайничаю, а выручку спускаю на дозу. Сегодня денег не хватило, поэтому решил прийти сюда. У вас хоть погреться можно». Организатор спросил, не готов ли он отказаться от наркотиков хотя бы на пару дней, и мужчина с потрясающей честностью ответил: «Вряд ли. Скорее всего, завтра я наскребу денег на дозу».

Этого мужчину я видел первый и последний раз в жизни. Напоследок кто-то спросил, откуда он. «Почти всю жизнь прожил в Гамильтоне. Но родился на западе Кентукки, в округе Оусли». Если бы я знал тогда географию Кентукки чуть получше, то сказал бы ему, что он вырос в двадцати милях от дома моей прабабки.

Глава восьмая

К концу моего восьмого класса мать не принимала наркотики уже больше года и по-прежнему встречалась с Мэттом. В школе дела у меня шли неплохо. Мамо пару раз съездила в отпуск: сперва в Калифорнию, навестить дядюшку Джимми, а потом с подругой Кэти в Лас-Вегас. Линдси вскоре после смерти Папо вышла замуж. Ее муж, Кевин, сразу мне понравился. И нравится до сих пор — по одной простой причине: с Линдси он никогда не бывает груб, а для сестры, на мой взгляд, это главное. Через год после свадьбы она родила сына, Кэмерона. Из нее вышла замечательная мать. Я ужасно горжусь племянником и очень к нему привязан. Итак, вместе с дочками тетушки Ви теперь у нас было трое маленьких детей — живое свидетельство, что семья наконец возрождается. Поэтому накануне старшей школы я верил, что дальше будет только лучше.

Однако тем же летом мать объявила, что я должен переехать с ней в Дейтон, к Мэтту. Мэтт, конечно, был славным парнем, и мать жила с ним уже года три. Но беда в том, что Дейтон находился в сорока пяти минутах езды от Мидлтауна, и мать намекнула, что планирует перевести меня в дейтонскую школу. Мне нравилось в Мидлтауне, хотелось ходить в прежнюю школу, там у меня были друзья. Еще мне нравилось, хоть это и странно, жить на два дома — мамин и бабушкин, — а выходные проводить у отца. Самое главное, что при необходимости я всегда мог прийти к Мамо. Я слишком хорошо помнил то время, когда такой возможности не было. Более того, переселившись в Дейтон, мне пришлось бы расстаться с Линдси и Кэмероном. Поэтому, когда мать заикнулась о переезде, я наотрез отказался, наорал на нее и убежал.

Мать из нашего спора вынесла лишь один вывод: что я не умею сдерживать гнев, поэтому записала меня на консультацию к своему психотерапевту. Я даже не знал, что у нее есть личный психотерапевт (и деньги, чтобы платить за него), но все-таки согласился на встречу. Первая консультация прошла в старом душном кабинете, где я, мать и невзрачная женщина средних лет стали выяснять, отчего я так зол. Я знал, что многие люди склонны переоценивать свою выдержку. Возможно, мать права и я впрямь склонен к агрессии? (На самом деле нет.) Поэтому я настроился на сотрудничество. Вдруг эта женщина поможет мне и матери прийти к согласию?

Однако с первых же минут все пошло наперекосяк. Психотерапевт начала спрашивать, почему я кричу и убегаю из дома: разве я не знаю, что обязан подчиняться матери по закону? Затем она перечислила все мои «истерики», половину из которых я даже не помнил: например, случаи, когда я в пятилетием возрасте расплакался в магазине, или когда подрался в школе (с тем самым хулиганом по наущению Мамо, с которым вообще не хотел связываться), или когда из-за маминых «воспитательных мер» убегал к бабушке и дедушке. Очевидно, что у этой женщины уже сложилось обо мне впечатление, причем исключительно по рассказам матери. Если прежде я сдерживался, то теперь и впрямь вспылил.

«Вы хоть представляете, о чем говорите?! — В свои четырнадцать я уже имел некоторое представление о профессиональной этике. — Вы вообще в курсе, что должны спрашивать мое мнение по тому или иному вопросу, а не просто критиковать мое поведение?»

И я принялся подробно рассказывать о своей прежней жизни. Правда не обо всем: еще во время судебного процесса мы с Линдси условились молчать о некоторых материнских выходках: их могли счесть новой формой семейного насилия, и психотерапевт обязана была в таком случае сообщить в службу опеки. Вышло довольно иронично: мне приходилось врать психотерапевту, чтобы защитить мать.

Видимо, мой монолог вышел убедительным, потому что в итоге женщина сказала: «Наверное, нам стоит продолжить разговор наедине».