Элегия Хиллбилли

В этой женщине я видел лишь препятствие, которое поставила передо мной мать, но никак не человека, способного помочь. Я объяснил ей, что не хочу переезжать от тех, кто мне близок, к мужчине, который все равно рано или поздно от нас уйдет. Единственное, что я утаил — это что впервые в жизни ощутил себя загнанным в угол. Папо умер, а Мамо — закоренелая курильщица с эмфиземой — была слишком стара и слаба, чтобы заботиться о четырнадцатилетием мальчишке. Тетушка и дядюшка и без того воспитывали двоих маленьких детей, а Линдси только что вышла замуж и родила. Мне просто некуда было деваться. За свою жизнь я повидал всякого: скандалы, драки, наркотики… Но никогда прежде не испытывал чувства, что угодил в западню. Когда психотерапевт спросила, как я планирую поступить, я ответил, что, скорее всего, перееду к отцу.

Она похвалила — мудрое решение. Выходя из кабинета, я поблагодарил женщину за внимание, уже зная, что больше никогда сюда не вернусь.

У матери был один серьезный недостаток: она порой закрывала глаза на действительность. Когда она предложила мне переехать в Дейтон, мой отказ совершенно искренне ее удивил. Потом она потащила меня к психотерапевту, и я лишний раз убедился, что мать совершенно не представляет, какие чувства бушуют у нас с Линдси в душе. Линдси однажды сказала: «Мать нас не понимает». Я сперва возразил: «Все она понимает, просто ничего не может изменить». Однако после визита к психотерапевту убедился, что Линдси права.

Мать была очень недовольна, когда я сказал ей, что буду жить с отцом. Остальные — тоже. Никто меня не понял, а правду сказать я не мог. Чувствовал, что если разоткровенничаюсь, то все наперебой позовут меня к себе, Мамо, разумеется, победит, и мне придется к ней переехать. А еще я знал, что тогда она будет считать себя виноватой, а люди станут задавать неудобные вопросы, почему я не живу с родителями, шептаться у нее за спиной, что пора бы ей все бросить и отдохнуть, наслаждаясь золотыми годами на пенсии. Мамо никогда не призналась бы вслух, но я и сам видел тревожные симптомы: как она порой бормочет под нос и вздыхает, а усталость буквально окружает ее темной пеленой. Я не желал для нее такой участи, поэтому выбрал, как мне казалось, самый безболезненный вариант.

В каком-то смысле у отца мне даже нравилось. Жизнь текла тихо и размеренно. Мачеха работала до обеда, а во второй половине дня уже была дома. Отец приходил с работы в одно и то же время. Кто-то (обычно мачеха, но иногда и отец) готовил ужин, и мы вместе садились за стол. Перед каждым приемом пищи возносили молитву (этот ритуал всегда мне нравился, но за пределами Кентукки он не был распространен). По вечерам мы смотрели комедии. Отец с Черил никогда не кричали друг на друга, разве что могли поспорить на повышенных тонах.

В первые же выходные в доме отца («первые» в том смысле, что в понедельник не надо было никуда уезжать) мой младший брат позвал с ночевкой приятеля. Мы втроем ловили рыбу в пруду, кормили лошадей, вечером жарили на гриле стейки. Ночью до самого утра смотрели фильмы про Индиану Джонса. Никаких драк, скандалов, истерик и разбивающегося о пол сервиза. Скучный вечер. Именно о таком я всегда мечтал.

Впрочем, я все равно не терял бдительности. К моменту переезда мы с отцом общались уже два года. Я знал, что он хороший человек: немногословный набожный христианин, строго блюдущий церковные заветы. В первые же дни он сказал, что его не волнует моя любовь к классическому року, особенно к «Лед Зеппелин». Он не злился — он вообще никогда не злился — и не запрещал мне слушать любимую музыку; просто рекомендовал вместо этого обратить внимание на христианский рок. Я боялся сказать ему, что люблю настольную игру под названием «Магия»: он вполне мог счесть ее сатанинской (в конце концов, участники юношеского церковного общества не раз говорили о том, как пагубно «Магия» влияет на души юных христиан). Еще я, как и все подростки, порой сомневался в своей вере — совместима ли она с современной наукой, например, или как трактовать ту или иную спорную доктрину?

Вряд ли мои вопросы огорчили бы отца, но я не стал рисковать, не зная, что он мне ответит. Вдруг обзовет семенем Сатаны и немедленно выставит прочь? Возможно, наши добрые отношения строились исключительно на том, что он считал меня примерным сыном. Не знаю, как отец поступил бы, узнай он, что я тайком слушаю «Лед Зеппелин» прямиком у него в доме, рядом с братом и сестрой.

В какой-то момент я понял, что больше не могу так жить.