Электра

Когда-то в храме мне явился Аполлон, я поняла его намерение и воспротивилась. Гнев бога был ужасен, а расплата моя – немыслима. Но этот смертный, этот грек, этот воин, перепачканный кровью и всякой мерзостью, не обладал ледяной, безжалостной выдержкой Аполлона. Бог не опорочил свое же святилище, свой же храм насилием, он отомстил мне иначе, и с тех пор я ни дня не прожила без страданий. Может, поэтому теперь и не могла поверить в происходящее, поэтому оцепенела, когда мужчина повалил меня на пол, и все думала: сейчас, сейчас он осознает, где находится, что на него взирает священная статуя Афины, и этого не случится, не может случиться.

А потом все заглушил стук крови в висках. Придавленная к полу, задыхаясь под его тяжестью, я вскидывала глаза на Афину. Говорить не могла, но безмолвно молила ее прекратить это, остановить святотатца божественным гневом, ведь не может же она такого допустить в собственном храме.

Нарисованные черным зрачки уставились на меня, бездонные, как холодный океан. Стальной взор богини, полный ледяного презрения, пронзал сердце.

Я все смотрела на нее беспомощно, и наконец стеклянные глаза Афины закатились к небу, не желая больше этого видеть.

Согнанные на берег женщины рыдали, сбившись в стайки. А ведь только вчера утром они слетались сюда, переполненные радостным изумлением, вне себя от счастья, в которое нельзя было поверить.

Вдруг кто-то из женщин, всхлипнув, хрипло окликнул меня:

– Кассандра!

Конвоир толкнул меня к ней, и я, споткнувшись, едва устояла на ногах. Мать. Сгорбленная, припавшая к земле и разом постаревшая, будто за ночь пережив еще одну войну. Мои сестры вокруг. Я отвела глаза, сморгнула жгучие слезы. Андромаха. На моих глазах она овдовела, принуждена была смотреть на волочившийся в пыли труп Гектора, измерив, как мне казалось, глубины женского отчаяния до самого дна. Но, оказалось, бывает и много худшее, чем я могла помыслить. Потрясенная, замечала я все новые пронзительные подробности.

Увидела руки Андромахи – опустевшую колыбель.

Душераздирающе юную сестру свою Поликсену, дрожавшую, как тростинка.

И Елену, стоявшую здесь же, среди нас. В трепещущих лоскутьях порванного платья. Невольно посматривая на греков, я не могла не заметить, как медлят взгляды их на ее полуобнаженном теле, а в глазах, за алчным блеском, – нечто темное, не высвобожденное еще. Жестокая мука, медленная пытка ожиданием: скоро воины решат нашу судьбу.

Чего они ждут, я поняла, увидев вышедшую из дымящихся развалин города четверку. Решительно устремившуюся прямо к нам. Я оглянулась на Елену. Та, побледнев, старалась держаться как можно прямей, а все-таки дрожала. За моей спиной осела на землю Андромаха, огласив рыданиями зловещую рассветную тишь. Где же Астианакс? Нет, нет, лучше не знать.

За четверкой следовали остальные воины, рассеивались по берегу. Вчера, высыпав из города, мы узрели необъятный простор пустынного океана. Сегодня отмель загромоздили длинные корабли, вокруг которых, загружая награбленное в Трое, сновали греки. А ведь, наверное, многих из них ждали дома жены, матери и даже дочери. Что подумали бы они, увидав, как мужчины их стерегут уцелевших троянок, заплаканных, убитых горем? Желая выяснить, да поскорее, кого из нас можно взять в придачу к остальной добыче, грудам каменьев и золота. Узнали бы гречанки своих сыновей, коих младенцами прижимали к груди, любящих мужей, коих целовали на прощание, да гордо качавших их некогда на руках добрых отцов?

Мне не увидеть, разумеется, как все они воссоединятся, и не узнать, вернутся ли нелюди, разграбившие мой дом, поубивавшие всех мужчин и мальчиков в моем городе, к прежней жизни, словно ничего и не было. Но спартанский царь, явившийся за женой из-за моря, предстал перед нами теперь – для Елены наступил час расплаты. Окружающие расступились, Менелая она дожидалась в одиночестве.

Из-за нее мы все здесь оказались. Но я помнила, как настойчиво она взяла за плечо меня, собиравшуюся бежать, как пыталась спасти мою жизнь. И теперь, глядя на Елену, совсем одну посреди учиненного во имя нее побоища, хотела бы ответить ей тем же самым.

Менелай наконец заговорил.

– Я повезу ее обратно. Правосудие свершится в Спарте.

Кто-то фыркнул. Резко обернувшись, греки сомкнули обличительные взгляды на Гекубе. Мать с трудом поднялась, тяжко опираясь на руки Поликсены и Андромахи.

– Домой, значит, – выплюнула она. – Домой возвращается после всего этого.

Менелай подобрался.

– Правосудие над Еленой свершится в Спарте, – повторил он.

Гекуба рассмеялась, вернее хрипло гоготнула, так что меня передернуло.

– Вряд ли.

На родном берегу, пред тлеющим пепелищем, оставшимся от Трои, мы ждали, когда нас поделят между греками, и думали, что худшее свершилось. Дальнейшая жизнь простиралась перед нами, пленницами ненавистных врагов, принужденными впредь изо дня в день видеть лица убийц наших отцов, братьев, мужей, сыновей. Достоинство было утрачено, свобода осталась в давно забытых мечтах. Мы верили, однако, что кровопролитие окончено. Что родных и любимых не станут больше убивать на наших глазах.