Электра

Но этот человек, вождь всех ахейцев, и раньше был гневлив, задолго до войны. Вот стоит он, молодой еще, в обширном зале среди других мужчин, шумно оспаривающих один-единственный трофей, и, уязвленный, закипает от бешенства. Вот заносит он блеснувший меч и с размаху перерубает шею человека, простиравшего к нему руки, моля о пощаде, а мальчик, рыдающий тут же, отворачивается, не в силах смотреть на окровавленное тело отца. Свистящим шепотом мечутся в моих ушах отголоски его гнева.

Ветерок лохматит волосы, ну и пусть, его ласковое дуновение будто заживляет мое побитое лицо. Вспоминаю, как умерла Поликсена, молча отказавшись плакать и молить о пощаде. Теперь ее свободная тень бродит по подземному царству, а значит, сестре моей повезло больше, чем нам, всем остальным.

Наше долгое путешествие ко дворцу завершается. Когда буря выдохлась и Агамемнон понял, что все еще жив, да и я, его троянский трофей, цела тоже, то решил: это знак – не без причины боги его пощадили. И был прав, я-то знаю, только об этой самой причине вовек бы не догадался. Извилистой тропой он ведет меня ко дворцу, не терпится ему явиться туда победителем. Знаю, жену он не видел десять лет. Знаю, не осталось в нем и крупицы жалости – последнюю задавил, наверное, дабы, вконец ожесточившись, перерезать горло собственной дочери. И все же удивляюсь: как может он возвращаться в родной очаг вот так, без всякого почтения к Клитемнестре, шествовать в их общий дом вместе со мной, наложницей, идущей по пятам? Слепо веруя в высокомерии своем, что расчеты его оправдаются в точности.

Я же не возлагаю надежд на будущее, знаю ведь, как все обернется.

24. Клитемнестра

Золотой диск солнца поднимается выше, подсвечивая перья облаков бледнеющим румянцем. В теплом воздухе витает надежда.

Где-то там, в окружении холодных теней, ждет предстоящего моя недосягаемая дочь.

Он величаво шагает ко входу во дворец, по бокам стража, позади – войско. Кто-то, спотыкаясь, идет следом за ним – может, раненый спутник, думаю я, но тут внезапно налетает ветер, и за спиной ее взметается темное знамя длинных волос. Зубы сжимаются сами собой.

Я не представляла, какие испытаю чувства, увидев опять его квадратные плечи, властный выступ скрытой бородой нижней челюсти, летящую по ветру мантию, нелепую слегка на предводителе отряда столь утомленных, истощенных, потрепанных мужчин. Опасалась, что сокрушительная скорбь вновь захлестнет, затянет, отбросит меня в то, другое утро. Что не совладаю с яростью и отвращением. Но нет. Он будто незнакомец. Уже не тот молодой человек, когда-то в Спарте просивший моей руки, затаив дыхание, и не тот забравший меня в Микены новоявленный царь и муж, которому так весело кружила голову победа. И даже не та смутная фигура с зажатым в кулаке ножом, выступившая из тьмы на рассвете, – фигура человека, понятного мне как будто бы, но лишь до той минуты, пока он одним ударом не уничтожил самое дорогое.

За десять лет в Микенах он не постарел, не поседел, не помрачнел бы так сильно, хотя, спору нет, воины за его спиной одичали и износились еще поболее вождя. Но даже если он руководил сражениями, не покидая удобств царского шатра, пусть и относительных, и редко украшал поле боя своим присутствием, война все-таки взяла свое, изрезав лицо его морщинами, окрасив сединой щетину на подбородке. Нет, впечатления прошлого не накатили при виде него: тяжести ее обмякшего тела не чувствую, воспоминание об опустевших ее глазах, о запрокинутой к безжалостному небу голове не тянет на дно.

Напротив, ощущаю нарастающее побуждение к действию, прилив сил, горячащий кровь. Я боялась растеряться, не справившись с волнением, но вместо этого, изготовившись, выпрямляю спину, изгибаю рот в улыбке, надеясь, что она сойдет за радушную.

Не медля, не оглянувшись даже по сторонам, он стремительно входит в квадрат высоких ворот из массивного камня, увенчанных двумя резными львицами. И вот мы уже друг против друга и наконец-то встречаемся взглядами.

– Добро пожаловать домой! – говорю я. Задумавшись на миг, уж не решит ли он меня обнять, еле сдерживаю дрожь, представляя, как снова окажусь в его руках, прижатой к его телу, и, сделав шаг назад, указываю на довольно скудное собрание придворных старейшин и рабов, выстроившихся в ряд, дабы его приветствовать. – Хвала богам за вашу славную победу и благополучное возвращение.

Тут по крайней я не кривлю душой.

Он слегка склоняет голову, признавая благосклонность богов, но не выражая явно благодарности. Раздосадован, чувствую, уязвлен, что хвалят не его, хоть вслух, конечно, этого не скажет. Я и после десяти лет разлуки знаю, чем разжечь его гнев, сколь болезненно и ранимо его самолюбие.

– Мы устали неимоверно, – говорит он, и меня снова передергивает, на сей раз от его голоса.

– Разумеется, – отвечаю я поспешно. – Служанки для всех приготовили ванны, пищу и вино. Прошу, позволь и воинов твоих принять во дворце.

Оглядев собравшихся его встречать, Агамемнон хмурится.

– А где мои дочери?