Электра

Он дожидается в купальне. Придвигаясь ближе к стене, рассматривает изображенных на ней сквозь завесу легкого тумана и тяжелых ароматов. Все мои опасения, как бы он не заподозрил чего-нибудь, рассеиваются в теплом, помрачающем разум дыхании бархатистых цветков. С лица его не сходит глупая, самодовольная улыбочка, лишь обостряющая лезвие моих намерений. Десять лет я только об этом и думала, но все же вряд ли предполагала, что буду так наслаждаться. Считала это своей обязанностью, долгом перед дочерью. Однако теперь, вспоминая затравленный взгляд той троянки, следовавшей за мужем моим, бессмысленно уставившись вперед, я понимаю, что окажу услугу всему миру. И окажу с большим удовольствием.

– Позволь помочь тебе лечь в ванну, – шепчу я.

Он хоть понимает, что в последний раз я видела его на песчаном берегу Авлиды и разделяло нас вскрытое тело дочери? Неужто по скудоумию да себялюбию своему полагает, будто такое можно простить или забыть? И я соглашусь обойти произошедшее молчанием, раскрою ему супружеские объятия, притом к тому же, что за стенкой трепещет его драгоценная пленница? Похоже на то, ведь заботу мою он принимает, не сказав ни слова, и с моей помощью разоблачается. Сходит по ступеням в теплую душистую воду, а я, чувствуя на себе его взгляд, нагибаюсь и подаю ему чашу с нашим лучшим вином, в которое подмешала сок здешних полевых маков.

– Расскажи же, как все окончилось, – прошу я. – Чем завершилось наконец? Что было после взятия города?

Агамемнон откидывается назад, взрябив присыпанную лепестками воду.

– Рассказать тебе про разорение Трои?

Он долгим глотком отпивает вина.

– Не целиком. От неприятных подробностей избавь. Хочу, однако, знать… – Я запинаюсь.

– Что же?

– Хочу знать, что сталось с моей сестрой.

Расспрашивать его противно. Противно, что он владеет нужным мне и понимает это. Но неведение уже невыносимо, мне нужно знать.

– Менелай ее?..

Агамемнон фыркает.

– Годами об этом только и говорил. Что сделает с ней, когда отнимет у Париса, как перережет ей горло у всего войска на глазах.

Тут только он на миг меняется в лице, осознавая сказанное. Но стряхивает краткое смущение, возбуждая в ванной маленькие волны.

Я стараюсь говорить ровно.

– И сделал это?

– Нет, конечно, – ухмыляется он. – Твоя сестра предстала перед ним среди троянок, которых мы собрали за стенами города. Менелай увидел ее, и у него…

– Рука не поднялась, – заканчиваю я.

Агамемнон кивает.

Стало быть, Елена, избежав наказания, вернулась в Спарту с Менелаем. Не нашел ее супруг в себе сил убить любимую, даже во имя этой войны, – не то что брат его. И когда она сойдет с корабля, покинутая однажды дочь будет ждать ее, живая и теплая. От этой мысли бросает одновременно в озноб и жар и сжимаются зубы.

Молчание простирается между нами. Успеваю на миг усомниться, что мы вообще когда-то беседовали. Да нет, помню ведь и нашу праздную болтовню, и разговоры обо всяких мелочах – дружеское общение, вселявшее веру в безмятежное будущее. Мир изменился до неузнаваемости, рельеф нашей жизни изрыт, все вроде бы знакомо, но чуждо, и возникает неведомое прежде чувство, будто на самом-то деле ничего и нет, протяни только руку – и кажущееся незыблемым попросту исчезнет.

Я стою на распутье. Рядом нежится в глубокой ванне муж мой, царь. Он скоро встанет, и можно взять его за руку и отвести за пиршественный стол, в честь него же накрытый, или в царские покои. Вернуться к прежней жизни, назначенной мне в тот день, когда я сказала Агамемнону “да”, и могла ли не сказать? Определила свой жребий с беспечностью игрока, мечущего кости на мостовой. Если оставлю задуманное, скроется Эгисф в темном углу? Или восстанет на Агамемнона в одиночку, предательство мое вскроется, и тот расправится с нами обоими? Этого я не страшусь. Но мысль моя уносится дальше, я уже вижу себя пред Аидом, средь прочих тусклых теней, выискиваю дочь в призрачном сонме, и вот тогда мой позвоночник схватывается ознобом. Я не смогу взглянуть в лицо старшей дочери, не принеся ей весть о долгожданном отмщении.

– Клитемнестра? Ты что, заснула?

Голос его уже слегка невнятен – маковый сок действует, – но все равно ворчлив. Я и не заметила, как закрыла глаза.

– Разумеется, нет. Ты закончил? Позволь подам тебе ризу.

Он полулежит в воде. Самое время. Наклоняюсь к оставленному в сторонке, и плотная ткань скользит под пальцами, как гладкие кольца змеи. А под ней, скрытое от глаз Агамемнона, прощупывается нечто другое, надежное, крепкое.

Встряхиваю ризу, держу перед ним навесу, а он тем временем встает из полумрака, из клубящегося пара. Наклоняет косматую голову, и я натягиваю на него плотную парчу. Он вертится, не может отыскать отверстий – попался вдруг и с толку сбит, обескуражен внезапной слепотой в непроницаемых тенетах, мною наброшенных, одурманен вином, мною подкрепленным.