Электра

Запутавшись и растерявшись, он сосредоточенно, но тщетно пробует выбраться из ризы, только руки его напрасно шарят в поисках рукавов – я зашивала их кропотливо. Он тянет там, дергает тут, силясь высвободить голову из обременительных одежд, еще сильней отяжелевших от воды, ведь подол утонул в ванной и утягивает вниз. Пора мне доставать другую вещь, спрятанную внизу, у ног.

Крепка деревянная рукоять. И гладко ложится в ладони, когда я, обхватив ее обеими руками, замахиваюсь что есть силы, прицелившись прямо в макушку шатающейся фигуры собственного мужа.

До чего он мрачно смехотворен, до чего неуклюж – спеленутый одеждами, на разъезжающихся ногах – в тот миг, когда сражает его, блеснув, острое лезвие железного топора. Он ревет от боли под удушающей тяжестью материи, но как-то глухо, и я замахиваюсь снова. Топор опускается с тупым и тяжким стуком. Хватило ли силы кость размозжить, не пойму и, скрежетнув зубами, превозмогая боль в плече, вновь заношу свое оружие и вновь обрушиваю, а потом еще и еще. Он валится под градом ударов, оседает в воду, но я молочу и молочу, всю ярость прилагая, полыхающую в груди. Он еще издает невнятные звуки, задыхается где-то под зашитым капюшоном, тогда я целю в это самое место, и вот наконец топор с тошнотворным треском проламывает череп, и кровавая жидкость брызжет из ванной прямо мне в лицо.

Тело его, обмякнув, замирает в притихшей после бурного волнения темной воде. Испачканные лепестки плавают вокруг. По лбу моему стекают капли его крови, и я оживаю, будто высушенное убийственным зноем поле под дождем. Уронив руки, слышу, как ударяется об пол топор.

Он недвижим. И я не в силах постичь, как и тогда, прижав труп Ифигении к груди, что живой еще мгновение назад теперь мертв. Я ожидала наплыва чувств. Ведь при мысли об этой минуте непрошеные слезы всякий раз застилали глаза. Я думала, меня охватит ликование, захлестнет свирепая радость. Окатит нас с Ифигенией вместе, и я почувствую ее благодарность даже через бездну, нас разделяющую, пойму, что она наконец удовлетворена.

Но тишина вокруг по-прежнему тяжкая, не колышет ее холодное дыхание Аида. Обратившийся в изрубленную тушу Агамемнон медленно погружается в побагровевшую воду. Не врывается стража, не волокут меня вон, закованную в цепи. Я здесь хозяйка и могу беспрепятственно выйти отсюда в любую минуту.

Наверное, то же самое чувствовал Агамемнон, удаляясь прочь от Ифигении в лучах той страшной зари. Я убила его, и возмездия не будет.

Отбрасываю вползшую змеей мысль об Электре. Что она тут может поделать? Я оказала ей благодеяние, пусть дочь пока и не понимает этого.

Воины Агамемнона уж потому благодарны, что возвращаются домой, к женам и детям, много лет прибавившим в их долгое отсутствие, к старикам-родителям, своим хозяйствам и мирному, благополучному бытию. Вся их воинственность наверняка иссякла. Мы, микеняне, забудем о войне, оставим ее горести прошлому. И жуткие деяния Атреева семейства прогоним туда же, добавляю я про себя. Убивавшие родных, дабы власть удержать, все мертвы, и без них, под моим началом, город станет лучше. Агамемнона забудут с радостью, и Трою вместе с ним.

Все, кроме одного человека, вдруг понимаю я, поднимаясь на ноги. Отхожу от изувеченных останков Агамемнона, от разбитых упавшим топором плит. Есть в Микенах женщина, которой Трою не забыть.

27. Кассандра

Сквозь щель окна под потолком каморки, где меня заперли, проходит лишь узкий солнечный луч. Недра дворца взрезает пронзительный звук – девичий крик. Не знаю, правда ли он раздается или то лишь отголосок в моем сознании – дар лучезарного Аполлона. Самой мне вопля не исторгнуть. Вспоминаю Трою, сестер своих, рассеянных по несметным греческим судам и плывущих теперь – если пережили, конечно, бурю – во все стороны света, и не верится. Не осознать, что Троя утрачена, они утрачены и некуда нам возвращаться.

А завоеватели наслаждаются ли победой? Скоро постигла их небесная кара, и самая очевидная. Афина ясно все дала понять, когда в разгар бури и в самой сердцевине ее мы увидели на фоне озаренного молниями небесного полотна одного-единственного воина, повисшего на иззубренной скале посреди бурлящих вод. Того самого, что в храме Афины взял меня силой. Промокший до нитки от стылых брызг, он обращал к богам дерзкие вопли. За его злодеяние истреблялись греки, свершалось возмездие, отложенное ею напоследок.