Электра

Отбрасываю эту мысль. Сейчас не время.

В тронном зале – настороженное сборище рабов и старцев. Глядят на нас с Эгисфом, стремительно вошедших, ожесточенно, но что им остается? Эгисф в ответ на их враждебность тоже ощетинивается – расправляет узкие плечи, надувает тощую грудь, – но это лишнее. Мы можем себе позволить великодушие. Я дам им уверенность в завтрашнем дне, и постепенно ненависть с недоверием вместе сойдет на нет.

Тело Агамемнона внесли сюда же, оно лежит посередине, до сих пор в зашитой ризе. Лежит немым обвинением – покалеченное, окровавленное. Втягиваю щеки, чтобы только не улыбнуться, и выступаю вперед.

– Я несу вам правду после десятилетней лжи, – голос мой звенит отчетливо и праведно. – Нет больше в Микенах обмана, нет подспудных тайн. Кровавая история этого рода уходит корнями в поколения, но я сегодня положила ей конец. Свершился справедливый суд. Я свергла Агамемнона. Привела приговор в исполнение.

Они знают это и так, но всеобщее потрясение осязаемо. А у меня от прилива гордости трепещет грудь, голос гудит от возбуждения.

– Он убил нашу дочь ради попутного ветра. Невинную девушку. И не остался, не понес наказания. Я ждала его назад, чтобы взыскать за преступление, то самое, что совершали еще праотцы его – убийство беззащитного родича.

Понимаю, что мне их одобрение не нужно. Не волнуют меня их суждения. Уверенно и не спеша перевожу взгляд от одного лица к другому. Некому здесь бросать нам вызов. Они слабы, а мы сильны. Между нами – труп предводителя греческого войска, и пал он от моей руки. Радость от собственных речей угасает, спадает возбуждение. Хочу уйти, остаться с мыслями наедине. Найти покойное место, чтобы наконец услышать ее в тишине, различить долетающие из иного мира отголоски благодарности.

В наступившем гнетущем безмолвии откашливается Эгисф.

– Не только за убийство родной дочери поплатился сегодня Агамемнон, – говорит он. – Голос его, скрипучий и совсем уж тихий, не покрывает обширного пространства. – О чудовищных злодействах отца его против моего отца и говорить не стану, до того они были ужасны и при этом хорошо известны всем вам. Но Агамемнон зверств отцовых искупать и не подумал, напротив, вернулся сюда, чтобы изгнать меня и убить Фиеста у меня на глазах, прямо здесь, в этом самом зале. Я терпеливо дожидался дня, когда свершится правосудие.

Ему как будто бы хотят ответить. Чувствую среди глядящих на него шевеление. Он может заявлять о справедливости, но топором не взмахивал. Я взмахнула, никто другой, и это всем здесь известно. После слов Эгисфа старейшины еле удерживаются, но тут он бросает взгляд по углам. И со всех сторон, размеренно, неторопливо, подступает его стража.

– Отвечать необязательно, – говорю я, указывая на кровавый сверток, сваленный на полу. – Дело сделано. – И обращаюсь к Эгисфу: – Идем наводить порядок.

Рабыня взглядывает на меня, но тут же в страхе отводит глаза.

– Что? – спрашиваю.

Она колеблется.

– А тело?..

Запинается.

– Выкиньте собакам, – усмехается Эгисф.

Но я, схватив его за край хитона, слегка качаю головой. Улыбаюсь девушке:

– Готовьте к погребению.

Эгисф следует за мной, источая недовольство, но мне до его чувств дела нет.

Устроить похороны отца – вот и все, что я могу сделать для Электры.

29. Электра

Кричу, пока не иссякает голос, до полного опустошения, а после скрючиваюсь на полу, истощившись, онемев. И в этот миг слышу восклицания – разрастающийся перепуганный хор, сквозь который отчетливо прорезаются страшившие меня слова. Царь мертв, царь мертв. Эхом носятся они по проходам, звучат поспешные шаги, хлопают двери, и наконец водворяется жуткая тишина. Долго еще, после того как все стихает, после того как он исчез безвозвратно, лежу без движения, усваивая нутром, что только мимолетный образ его за окном мне и достался, а больше ничего уже не достанется.

Когда меня выпускают наконец, дворец по-прежнему зловеще тих. Встречные рабы опускают глаза, старцы отворачиваются. Лишь стражники Эгисфа держатся самоуверенно. Лишь они смотрят мне в глаза, дерзко, нахально, будто забыв, что я царевна, а они тут незваные гости.

В свете огней, зажженных в мелких чашах светильников, на стенах трепещут тени. Дверь в покои Ореста открыта, и я, как во сне проплывая мимо, вижу, что они пусты. Мне бы забеспокоиться, но вытолкнуть эту мысль на передний край сознания не могу.

Стражники расставлены повсюду, их много, как никогда, но к выходу меня пропускают беспрепятственно. Неужто это она приказала не мешать? Стала ли утруждаться, вспомнила хоть раз обо мне, посаженной под замок?

Ноги сами несут прочь из крепости. Никогда еще не выходила я сюда так поздно одна, но никто не выступает из безмолвного мрака, не хватает меня, не тащит назад. Слышу лишь собственные шаги да дальний крик совы. Далеко ли уйду, прежде чем меня нагонят? Рядом шепчется ветерок, тусклый свет луны едва освещает дорогу. Если бы не факелы впереди, чернота уже поглотила бы меня, но я не спускаю глаз с теплого янтарного свечения и не даю страху, подступающему с окраин сознания, взять верх.