Электра

Кто-то оставил эти факелы гореть, высветляя путь к громадному проему входа в гробницу, вырубленную в могучей скале, прямо в горном склоне. Знаю, что вход этот виден из тронного зала, и коротко оглядываюсь на крепость. Смотрит, интересно, мать из окна в долину, следит за мной?

Пред исполинской каменной аркой с затейливой резьбой и росписью чувствую себя ничтожной. В сумрачные недра горы ведет длинный ход, стены его выложены гладким камнем, а за ним открывается обширный сводчатый зал, подавляющий своими размерами. Тут они его и оставили.

Я не приближаюсь, дальше идти не хочу. Другие все уже сделали: облачили его в пышный наряд, обложили сокровищами – на полу сверкают в свете пламени каменья, высятся амфоры, поблескивает меч. Отворачиваюсь: вдруг накатывает дурнота. Если ближе подойду, увижу его лицо и золотую монету на устах, наверное, но нет, мне слишком страшно. Неизвестно ведь, какие раны она ему нанесла. В последний раз лицо отца я видела в детстве, когда он уезжал в Авлиду, отправлялся на войну, которая сделает его величайшим из греков. Хотела бы я набраться смелости и вновь взглянуть ему в лицо, но ползучий страх в животе не дает.

Невмоготу мне подойти, положить подле него прядь своих волос, пролить над телом его слезы. Все эти годы, почти с тех пор как помню себя, воображала я его возвращение. Победоносно светящийся лик. Раскрытые навстречу мне объятия.

Круто разворачиваюсь. Нечего мне тут делать, и утешения не найти, хоть, может, легковерные глупцы, помещая его тут, на это и рассчитывали. Женщины, обрядившие тело и устроившие его здесь, дабы оплакать, должны ведь были понимать, что почетное погребение, дозволенное Клитемнестрой, будто бы скорбящей и впрямь, всего лишь пародия. Если бы только знал он заранее, какова она, а зная, удавил бы немедленно, едва увидев вновь! И после я сказала бы ему: выбрось ее тело за городом. Она что же, расположив его здесь, хотела выторговать, спохватившись, хоть чуточку благопристойности?

Но я не дам ей изобразить это гнусное и подлое убийство в возвышенных, героических тонах. Не дам ей никого одурачить показным великодушием, будто, устроив царю достойное погребение, можно искупить содеянное. Знаю одно: ничего я не найду под сводом этой огромной гробницы, кроме бесчувственного тела – прошагав по полям сражений под Троей, его обладатель завоевал целый город, а теперь лежит безмолвный, недвижный и от моих прикосновений не шелохнется, даже соберись я с духом и посмей приблизиться. Так зачем стоять подле и горевать? В гробнице этой, как и везде, вот уже десять лет, мне не найти ни отца, ни утешения.

Опять выхожу в ночную прохладу и вижу свой дом. Луна, выкравшись из-за облаков, обливает акрополь серебристым сиянием. Пустота со всех сторон, безликая тьма, простирающаяся в бесконечность. Родись я сыном своего отца, пошла бы по его стопам. Отомстила бы за Агамемнона, как он за своего отца когда-то. Воздала бы ему должное. Не взять ли горящие факелы, не разметать ли по дворцу? Пусть жадное пламя с ревом пожирает ковры и бревна, замыкая убийц в яростном пекле.

Сумей я набраться смелости и совершить такое, повернулась бы после спиной к горящему городу и ушла в черноту. Смогла бы я выжить в холмах, перебиваясь кое-как? Питаясь ягодами, сжигая ветки для обогрева? Представляю себе, как иду и иду без остановки, пока не измозолятся ступни, не облезет кожа, пока тело не износится вовсе, обратившись в серый призрак, каковым я себя и чувствую. Но как ни жажду отсюда уйти, а страшусь зубов и когтей, подстерегающих там, на горных склонах, хищных зверей да отчаянных людей, только и ждущих, наверное, когда попадется на пути легкая добыча вроде меня. С содроганием вообразив, какую погибель встречу там, в пустошах, совсем одна, понимаю, что на такое не решусь.

Если бы можно было сойти в подземное царство быстро и безболезненно, я так бы и сделала. Отпила бы из Леты, и пусть бы ее усыпляющие струи смыли все мои воспоминания. Но я не могу.

Поглощенная размышлениями, не слышу шагов, а между тем он подошел уже почти вплотную, надвинулся из тьмы. Стражник Эгисфа, думаю, сейчас меня схватит, но страх отступает: узнаю Георгоса. А после кто-то еще, отделившись от тени, ступает в полосу света, льющегося из гробницы. Худой и маленький, он крепко обнимает себя руками.

– Орест! – шепчу я.

– Уйди со света, – говорит Георгос тихо.

А я холодею, такой меня страх берет. Ищейки Эгисфа, должно быть, рыщут неподалеку, нагонят нас того и гляди. Так зачем Георгос привел сюда моего братишку, зачем подвергает опасности?

– Орест! – зовет Георгос.

Зовет настойчиво, но лицо брата обращено ко входу в гробницу, в глазах его – тоска. Он ведь нашего отца даже ни разу не видел.

– Поди сюда, Орест, – говорю я, и он идет к нам, под защитный покров тьмы. Обнимаю его рукой за плечики. – Зачем ты здесь? – спрашиваю Георгоса. – Зачем на такое отважился?

– Оставаться во дворце твоему брату опасно. Я увел его поскорей, пока не…