Электра

Сам Георгос, однако, его не помнит, не лучше моего. И не видел-то, наверное, Агамемнона ни разу. Просто повторяет по привычке слова собственного отца. Но я и за это благодарна. Алчу любых хвалебных слов об Агамемноне, из уст всякого, смеющего вспоминать законного царя с любовью. А таких немало, уверяет меня Георгос, они таятся, пока Эгисф у власти, но очень хотят видеть на троне сына Агамемнона. Заставляю его повторять это снова и снова.

В день свадьбы Хрисофемиды было торжество и пир. И от каждой улыбки, веселого слова и звука музыки меня передергивало, бросало в дрожь. Да как может наша семья изображать даже радость, и счастье, и любовь? По мне так лучше здешняя тишина и уединение. Мелькает мысль о дне предполагаемой свадьбы Ифигении. Моей сестры, оставшейся лишь расплывчатым воспоминанием, смутным образом из колышущихся волос да ямочек на щеках. Тот день завершился для нее во тьме, тиши и пустоте. В покое. И может быть, ей повезло больше нас всех.

Озноб пробирает на холоде, и Георгос, протянув руку, обнимает меня. А я не свожу глаз со входа в отцовскую гробницу.

В первые месяцы после свадьбы я и правда стараюсь. Из благодарности, ведь мне не нужно больше входить в свою старую спальню, смотреть в окно на то место, по которому отец прошествовал навстречу смерти. Я кричу, чтобы остановился, повернул, не ступал на расстеленные ею ковры, и просыпаюсь, а Георгос всегда рядом и, как может, утешает меня.

Из нашего дома виден дворец. Сияет на солнце, переливается. И в иные дни я, к стыду своему, невольно вспоминаю тенистую прохладу двора в летний день, яркие краски настенных росписей, аромат пекущегося мяса и сладость меда, растворенного в вине.

Раньше я думала, что жить в бедности уж точно лучше, чем видеть каждый день Клитемнестру с Эгисфом. Что по сравнению с необходимостью созерцать их самодовольные ухмылки жизнь в лачуге – упоительная роскошь. Что, согласившись на бедность, я зато приобрету достоинство. Но в бедности нет достоинства. Это изматывающее, истощающее существование, и каждое утро, пробудившись, я вижу скучные стены без всякого узора, как будто еще теснее сдвинутые, чем вчера.

Разумеется, за что я ни возьмусь, ровным счетом ни к чему не пригодна, и снисходительные улыбки Георгоса сменились уже молчаливым унынием, ведь хлеб у меня опять подгорел, вода не наношена и паучьи семейства завесили паутиной все углы. Сам он целыми днями в поле, работает на износ, а когда, приходя домой без сил, видит меня, как и прежде, увязшую в тоске, то времена нашей дружбы и легких бесед кажутся невозвратно далекими. Он, наверное, сожалеет уже, что связался со мной и моим несчастьем, думаю я, хотя Георгос это и отрицает.

Она сюда больше не приходит. А несколько раз была и так нелепо смотрелась, разодетая, лощеная, непоколебимо хладнокровная, как всегда, на пороге моей лачуги. Приносила мне всякое – драгоценности, золото, дорогие безделушки. Всегда свои. И ничего, принадлежавшего отцу.

– Мне это не нужно.

Я устала уже ей повторять. Георгосу о посещениях ее не говорила, о приношениях – тем более.

– И ты тут не нужна.

Сдвинув брови, в складку собрав безупречный лоб, она предприняла последнюю попытку:

– Что еще мне сделать?

Замкнувшись, обхватив себя руками, я устремила взгляд на небо в дверном проеме за ее спиной.

– Уходи. И не возвращайся.

Она вздохнула судорожно. Надолго замолчала. А потом сказала холодно:

– Он бы и тебя убил. Хрисофемиду. Ореста. Да любого из вас. Или всех, если бы война его того стоила.

Я покачала головой. Ничего нового, доводы все одни и те же. Но говорить об этом уже не хватало сил.

– Лучше бы так и сделал.

– Я думала, ты все поймешь. Когда его не станет. Поймешь, что я защитила тебя.

– Защитила? Как Ореста?

– А он под защитой? – прошептала она. – Ты что-нибудь знаешь?

Тут я взглянула на нее. После стольких наших перепалок прекрасно зная, как присыпать солью ее рану и дать ей распробовать боль, которая долгие годы мучила меня, ожидавшую вестей об отце и безразличную собственной матери.

– Нет. Он, может, мертв уже. А и знай я что-нибудь, тебе бы уж точно не сказала.

Лицо ее окаменело.

– Это только твой выбор, Электра, – отрезала она. – Еще не поздно передумать.

И, круто развернувшись, удалилась.

– Неправда, – сказала я уже не занятому ей пустому месту.

Не было у меня выбора.

33. Клитемнестра

– Да Менелай убьет тебя, едва появишься в Спарте!

Эгисф качает головой, ушам своим не веря.

– Возьму с собой стражу для защиты. А к Елене обращусь тайком. Менелай о моем приезде и не узнает, – упорствую я.

– Если он укрывает Ореста…

– А больше Оресту негде быть. Моя сестра там царица, так что я вне опасности. И прекрасно знаю Спарту, смогу укрыться от глаз. Но Орест там, это точно.

А если так, Елена наверняка поможет мне отыскать для него укрытие понадежнее. Вместе мы тайком переправим его подальше от людей Эгисфа.

– И ты привезешь его обратно в Микены?

– Ну разумеется.