Электрические тела

– Она должна быть хорошая. Я должен получить работу в Манхэттене, так что работайте как следует.

– Я всегда так работаю, – заявила ему Долорес.

– Я мог бы пойти в гребаную цирюльню, но там не умеют стричь как следует. Там одни старики, понимаете?

– Вам обещали работу или вы только думаете, что ее получите?

– Она моя, – ответил он, холодно глядя на нее и вытягивая мускулистую шею. – Она точно моя.

Она намочила ему голову, ощутив, какие у него густые волосы, и наклонилась над ним чуть ниже, чем обычно. Она мыла ему волосы медленно, массируя голову, а он закрыл глаза и продолжал говорить:

– Место просто отличное. Я буду получать одиннадцать или даже двенадцать долларов в час, починю машину и отложу деньги на что-нибудь, а потом, может, заведу свое дело...

Долорес решила, что для столь молодого парня – а на вид ему было не больше двадцати – он ужасно уверен в себе. Ее взгляд упал на маленький золотой крестик среди темных завитков волос под открытым воротом рубашки. В их районе очень многие люди были лишены уверенности в себе, особенно мужчины. Когда она начала промывать ему волосы, то вдруг почувствовала, как его рука легла на ее икру. Она стояла между креслом и стеной, так что никто в салоне ничего не видел. Она была не из тех женщин, которые визжат. Но потом его рука, теплая и решительная, заползла ей под юбку и стала подниматься выше, а молодой человек продолжал говорить:

– ...так что я возьму на работу много людей и стану расширять дело, чтобы заработать по-настоящему большие деньги...

Его рука умело ласкала ее бедро. Долорес была не испугана, а возбуждена, и потому подалась вперед, чтобы ее юбка немного расправилась и прикрыла его руку. После такого молчаливого согласия рука продолжила движение вверх, пока не нашла резинку на трусах, а потом со змеиной легкостью скользнула под ткань и стала водить там средним пальцем. Тут молодой человек открыл глаза и замолчал. Они посмотрели друг на друга. Его палец дернулся, и по ее телу пробежала дрожь. А потом так же стремительно он убрал руку.

Она хотела ударить его кулаком, но он успел поймать ее руку. Она взмахнула другой рукой и ударила его ладонью по губам. Он даже не поморщился, а глаза его весело сощурились.

– Я следил за вами почти три дня, Долорес Мартинес. – После этого он медленно притянул ее к себе, очень близко, и прошептал совсем взрослым, очень серьезным голосом, таким, каким читают католическую мессу, на отрепетированном испанском, прижимая зубами кончик языка: – Я знал, что вы работаете здесь, я спросил ваше имя. Простите, если я вас оскорбил. Это потому, что я желаю вас больше всех женщин на свете.

После этого у Долорес с Гектором Салсинесом стал стремительно развиваться роман. Она сказала, что ее привлекала его уверенность в себе. Он убедил ее в том, что с ним ее жизнь станет лучше. Она напомнила себе, что она – сирота и о ней некому позаботиться. Ее тетки были совершенно беспомощными. Старшая, tia Мария, лежала в респираторе в благотворительном католическом доме для престарелых. Она не могла вставать, на попе у нее образовался гнойный пролежень размером с блюдце, и у нее постоянно сохли губы, что было побочным эффектом от принимаемых лекарств. Долорес терпеть не могла навещать ее из-за множества полумертвых людей в инвалидных креслах-каталках. В один из визитов она застала тетку уснувшей с бумажной соломинкой, торчащей изо рта наподобие длиннющей сигареты, с разлившимся по коленям молоком...

Он, этот юноша, олицетворял собой жизнь. Настоящую жизнь. После того, что случилось с Микки на Бруклинском мосту, она спала с восьмью или девятью парнями – поспешными и неловкими, как все подростки. Так что она подарила Гектору Салсинесу не невинность, а нечто более важное: она подарила ему себя, свое будущее. Очень скоро они стали трахаться у него в квартирке каждую ночь. Гектор был энергичен, как это свойственно двадцатилетним. Он по нескольку раз кончал, учил ее брать член в рот, кладя крепкую руку ей на затылок и заставляя вобрать его целиком. И все это заставило ее внезапно почувствовать себя старше, понимая, что конечно же такое было запрещено церковью, потому что это muy fuerte, так сильно. Ей было не важно, что тетки видят ее с Гектором: они не имели на нее никакого влияния, они были уже старухи, их тела одряхлели и усохли. Она знала, что скоро они умрут – и они скоро умерли.