Элемента.М

- Шикарный маникюр, - одобрила Ева.

- А, - глянув вскользь на свои пальцы, отмахнулась Танька, - Помнишь Крольчиху нашу?

- Светку Васькину? – улыбнулась Ева.

- Да, - кивнула Танька, - вот та делала ногти профессионально, а эта, - и Танька снова махнула рукой и сморщилась, - бестолочь!

- А куда Васькина делась?

- Ева, это - пипец! Пропала наша Васькина! - Танька тяжело вздохнула, - С работы ушла, а домой не вернулась. Искали, обыскались. Не нашли. Ни живую, ни мертвую. Решили, что уехала она, не попрощавшись. Без вещей, без денег, без документов. Понимаешь? И уехала! - И она еще раз тяжко вздохнула.

Еве тоже было странно такое поведение, и Васькину жаль.

- Что-то дурдом тут у вас какой-то твориться, - заметила Ева, - Пропадают, умирают все без разбора. И молодые, и старые. И подозрительно так, вроде как не по своей воле.

- Не, мамка моя по своей, - успокоила ее Танька, - А вот Васькину жалко. Она талантливая была. Так не смотри что сама страшная, а рисовала хорошо. Ей, я слышала, работу предложили и даже не в Эмске, в Столице, представляешь? Она даже вроде собираться начала, говорила мне, что татушник свой продаст. Ну, типа тату-салон у нее был, а еще она ногти вот делала.

И Танька снова сморщилась, посмотрев на свои руки.

- Жалко, - согласилась Ева, - Продала татушник-то?

- Не, не успела. Мамка его сейчас под парикмахерскую сдает. Вот ногти там делают. Хреново, конечно, но куда нам деваться, ходим. Ладно, пойду я, Ев! А то взмокла уже вся, да и дела у меня.

Ева понимающе кивнула.

- Ты если надо что, Ксюхе скажи, я принесу, - сказала она, снова натягивая шапку.

- Спасибо, Тань! Ничего не надо, ты сама приходи, если время будет, поболтаем, - улыбнулась ей Ева, - Меня еще здесь несколько дней точно продержат.

- Может и забегу, - пообещала Танька, - Поправляйся!

Она махнула ей рукой от двери и вышла. А Ева поплелась в свою палату.

Какое-то странное чувство бесконечного расстояния, которое разделяло их теперь с Танькой неприятно ныло у нее в груди. Конечно, они с детства были разные. Танька, жившая в старом бараке с пьющей матерью и кучей сопливых босоногих братьев, и сестер. И Ева городская чистенькая нарядная девочка. Но в детстве они не чувствовали этого социального неравенства, по крайней мере Ева точно не чувствовала, когда вместе с Танькой ела один на двоих кусок хлеба политый растительный маслом и посыпанный солью. Когда доставала ее по пояс в ледяной воде из-под прогнивших досок старого моста, под который Танька провались. Когда отрывала от своего нарядного платья лоскут, чтобы остановить кровь, тёкшую из распоротой осколком бутылки Танькиной ноги, а потом тащила ее на себе все пять километров со старого покоса по пыльной дороге под палящим солнцем до больницы. Как они вообще выжили во всех этих приключениях? Ева не представляла. И каждую осень они расставались в слезах, чтобы в начале следующего лета снова встретиться. А потом как-то незаметно они раз и выросли. И детство закончилось, а изначально неравные условия повели их по жизни разными дорогами. Еву в город и институт, А Таньку… Танька так и осталась поднимать весь этот оставленный матерью выводок в Сосновке, работать и рожать уже своих сопливых босоногих детей. И ведь ни разу не жаловалась она на свою жизнь, как ни разу не завидовала ни Евиным красивым заколкам, ни дорогим шмоткам, которые Ева никогда не умела ни ценить, ни беречь. В их детстве дружба держалась на любви к приключениям и измерялась совершёнными подвигами, о которых, впрочем, никто кроме них да разве что соседского петуха-забияки, поплатившегося хвостом за свой вызывающий характер, не знал. Удивительно, что до сих пор Танька готова была ее защищать и прийти на помощь, если понадобиться. Способна ли на это сама Ева, она была не уверена. То есть тогда это было для нее так естественно, так безусловно, так просто - рисковать собой ради спасения друга, путь даже от клюющегося петуха. А сейчас, когда от каждого телодвижения ждут выгоды, похвалы или дивидендов. И считают нормальным, что каждое действие должно вести к славе, власти или наживе. Ей стало стыдно за мир, в котором она сейчас жила. И стыдно за себя, устроившуюся в нем тихонько и уютненько. Правда, не долго. Мысли о том, что ее безобидная старая больная тетка была убита, вытеснили из головы все остальные. Она обняла мягкого медведя и скорее переживала об этом, чем думала. Она понимала почему ей не сказали об этом, и почему не стали расследовать официально, но бедная одинокая старушка разве она могла кому-то мешать? И слезы сами собой потекли из ее глаз.

- Ева, с тобой всё в порядке? – спросила ее Третья, которую как выяснилось, звали Оксана, входя в палату со шприцом и градусником.

Как это обычно и бывает от ее участливого сочувствия Еве стало только еще хуже, и она беззвучно зарыдала, уткнувшись в плюшевого зверя.

- Ев, да не расстраивайся, ты, - сказала она, присаживаясь на кровать, и гладя девушку по голове, - Ты, кстати, чего ревешь-то?

- Не знаю, - прогундосила Ева в ответ и громко всхлипнула.