Элементарная социология. Введение в историю дисциплины

«У нас – каждый знает – карьера молодого человека, который хочет выбрать своей профессией науку, начинается с „приват-доцента“. После консультаций и с согласия представителя соответствующей специальности на основе книги и, чаще всего, скорее формального экзамена он габилитируется в каком-либо университете [то есть защищается] на факультете и, не получая зарплаты, за исключением студенческих взносов, читает лекции, предмет которых определяет он сам в рамках той специальности, по которой защищался. …Практически это означает, что у нас карьера человека науки в целом строится на плутократических предпосылках. Для молодого ученого, который не обладает состоянием, очень рискованно выбирать академическую карьеру. Он должен продержаться по меньшей мере несколько лет, не зная, будут ли у него потом шансы получить место с достаточным для прожитья уровнем оплаты»[109]. Вебер сравнивает положение немецкого преподавателя с американским и говорит, что в Америке начинают со скромной позиции, предполагающей возможность увольнения, – чего не случается с немецким приват-доцентом: если уж он начал работать и работает долгие годы, то у него появляется что-то вроде морального права быть замеченным, принятым в расчет при назначении профессоров, даже если тут уже вступают в игру новые приват-доценты с габилитацией. Иначе говоря, принимая габилитацию, университет не может не учитывать, что потом не избавится от своего доктора. Как же быть? Отказывать старательным ученым в габилитации пока нет потребности в новых преподавателях? Оставлять преподавание в монополии уже работающих? Не получится ли так, что профессора будут предпочитать и продвигать своих учеников? Вебер дальше говорит о том, что университеты в его время уже сильно поменялись по сравнению с прошлым, что «старая университетская конституция стала фикцией», но вот что осталось и даже усилилось: удастся ли приват-доценту стать ординарным (то есть штатным) профессором – это дело шанса (Hasard). «Конечно, не только случай здесь господствует, но роль его необыкновенно велика»[110]. Именно случаю Вебер приписывает свое удачное начало карьеры, добавляя, что были уже тогда коллеги, сделавшие к тому времени куда больше, чем он сам, но не получившие места. И вот здесь мы приближаемся к одному важному свидетельству: «Итак, академическая жизнь – это безумная игра случая. Если молодой ученый попросит совета, стоит ли ему габилитироваться, то почти невозможно взять на себя ответственность и уговаривать его. А если он еврей, то ему скажут, конечно: lasciate ogni speranza»[111]. Вебер цитирует Данте, «оставь все надежды»: стать ординариусом в немецком университете – безнадежное предприятие. Есть одна статья, в которой этот пассаж из речи Вебера истолкован как указание на судьбу Зиммеля. Вполне возможно. Зиммель в это время был профессором Страсбургского университета (но и самому ему недолго оставалось жить, и университет был обречен, хотя Вебер об этом еще не знал), но все-таки память о том, каких трудов стоило его друзьям добиваться назначения Зиммеля на профессорское место в Гейдельберг – и как эти труды пошли прахом, – была еще очень свежа.

Надо сказать, что я сам, рассказывая о Зиммеле в прошлые годы, недооценивал влияние немецкого антисемитизма на его карьеру, особенно ввиду таких удачных историй, как у Германа Когена (ведущего философа Марбургской школы неокантианства) или Георга Иеллинека (юриста, влиятельного профессора того самого Гейдельбергского университета, куда, как увидим, не взяли Зиммеля). Мне казалось более важным указать на парадоксальный характер занятий социологией, которые могли бы, по идее, увеличить карьерные шансы Зиммеля, а на самом деле их ухудшили. Видимо, корректное, взвешенное представление его биографии нуждается в учете очень многих факторов.