Елена Феррари

«В связи с процессом троцкистско-зиновьевской шайки террористов, агентов гестапо, а также в связи с получением Вашего письма, я сочла своим долгом корпорантки (обычно под этим термином военные разведчики имели в виду коллег, но в данном случае „Шарлотта“ указывает таким образом и на принадлежность к партии большевиков. — А. К.) в ответ на Ваш призыв к бдительности (курсив мой. — А. К.) посмотреть не только на то, с чем я связана в настоящее время, но и солидно покопаться в своей памяти.

Результатом этого, как Вам уже известно, явилась моя телеграмма относительно Зевса-Абдуллы, которого я достаточно долго и хорошо знаю, так как в течение полутора лет была с ним связана по работе. Так как в телеграмме многого не скажешь, а здесь требуется более тщательное изложение этого дела, то я считаю необходимым более подробно остановиться как на самой личности Абдуллы, так и на его работе. <…>

Считая, что совпадение в данном случае совершенно исключено, и зная троцкистское прошлое Абдуллы, я и сочла своим долгом немедленно телеграфно об этом сообщить…

Продолжая „раскопки“ в своей памяти, я считаю своим долгом сообщить еще ряд фактов, которые в связи с настоящими событиями приобретают совершенно другое освещение. Я должна оговориться в данном случае, что никаких категорических утверждений я в этом случае не делаю. Изложенные мною факты должны быть известны нашему руководству, но я считаю своим долгом еще раз о них напомнить и подвергнуть их тщательной проверке. Речь идет о нашей старой работнице Ирэн. Я знаю ее с 1925 года, когда мы с ней работали в Италии, и я невольно явилась свидетельницей целого ряда событий в ее жизни…

Я знаю, что Ирэн в 1918 году вышла из рядов нашей корпорации, вступила в анархистскую группу под влиянием своего бывшего мужа Георгия Голубовского и его близкого друга Игоря Саблина. В 1920 году группа этих людей была направлена на работу за рубеж.

В 1921 году Голубовский и другие товарищи были отозваны в деревню (в Центр. — А. К.), а Ирэн осталась за рубежом. На мой вопрос, почему она не вернулась, она мне говорила, что ей захотелось стать знаменитой, и поэтому она, якобы с разрешения Старика (Ян Берзин — в то время начальник IV Управления. — А. К.), осталась за рубежом. Она жила в среде эмигрантской литературной богемы, печаталась в белогвардейских изданиях, снималась в кино и т. п. О том, как она вернулась в деревню, мне достоверно не известно.

В 1925 году в Италии она сошлась с тогдашним секретарем торгпредства Карлом Петермайером. И Ирэн, и сам Петермайер неоднократно говорили мне о близости последнего к Рут Фишер и Маслоу, в то время стоявшими во главе КПГ…

В конце 1925 года мы обе очутились в Москве. Она заявила секретарю нашей [партийной] организации (тогда это был Александр Матвеевич), что она является полноправным членом КПГ. Документы ее привезет в ближайшее время ее муж Пэт. На основании этого ей было разрешено посещать собрания нашей организации (корпорации). Но прошло полгода, и о документах ни слуху, ни духу. К этому времени Рут Фишер была разоблачена и устранена от руководства КПГ. А личный друг Ирэн Петермайер поспешил от нее отмежеваться и даже боялся упоминать о своей былой дружбе…

Работая у нас в тогдашнем III отделе, Ирэн постоянно ходила к Бронку, ведавшему тогда зарубежной работой, с просьбой послать ее на работу в страну колбасников (Германию. — А. К.). На мой вопрос, почему она этого добивается, она ответила, что, если она будет работать там по нашей линии, с ней может поехать и Карл на работу по корпорантской линии… Вскоре после этого Ирэн была внезапно уволена Бронком из нашего учреждения.

На работу она устроилась в Главконцесском, тогда возглавляемый Троцким. Устроиться на работу ей помогли Ганецкие, покровительствовавшие ей и ее мужу, и тогда, если не ошибаюсь, бывшие троцкистами. Эта дружба весьма тесная сохранилась и до настоящего времени.

Должна сказать, что к этому времени (1926 г.) моя дружба с Ирэн весьма охладилась. Я перестала у нее бывать по той причине, что мне надоело обывательское антисоветское нытье ее супруга Пэт, который не стеснялся в моем присутствии выражать свое мнение о „варварской стране“. Кроме того, меня удивляла бывавшая у нее публика: Игорь Саблин, писатель Сергеев и другие с их постоянными антипартийными и антисоветскими разговорчиками. На неоднократные мои замечания ей, она либерально извиняла их, говоря, что, мол, писатель — это не то, что мы все, ему, мол, позволительны всякие вольности…

За последние годы мы с Ирэн почти не встречались, так как она обычно бывала за рубежом, в то время как я была в деревне, и наоборот. Я только случайно узнала от наших общих знакомых, что ее друг Игорь Саблин был выслан на Соловки, затем ему разрешили вернуться в Москву, и он по возвращению своему был у Ирэн…

Еще раз оговорюсь, что эти факты давно известны нашему руководству, и я не могу определенно сказать, где здесь просто „грехи молодости“ (как я до сих пор рассматривала все эти дикие истории в жизни Ирэн), а нечто худшее. Но имея [в виду] ее постоянную склонность к романтической болтовне о ее теперешней работе, из которой большинство — чистейший вымысел (еще недавно один ВАТ (военный атташе. — А. К.) по приезде сюда рассказывал совершенно невероятные легенды о ней), и что хуже, ту серию провалов, которая все больше и больше накапливается вокруг нее (парижский провал, происшедший (так в тексте. — А. К.) вскоре после ее отъезда оттуда, провал Марии (Скоковской. — А. К.), которая была ее большой приятельницей и которая мне говорила, что Ирэн является ее доверенным лицом и единственной опорой в работе; провал Мацейлика в Вене во время пребывания там Ирэн и, как говорил мне Рудольф, какой-то новый провал там, где она теперь находится), — все это заставляет меня очень строго отнестись к изложенным мною событиям и сообщить их вам для новой, более тщательной проверки в свете последних событий, которые многому нас научили о тактике нашего врага.

Жму вашу руку и шлю наилучшие пожелания.

Шарлотта»[344]

.