Елена Феррари

Каким образом и почему «была установлена вина» Ольги Ревзиной — Елены Феррари по этим статьям обвинения, неизвестно. Сыграл ли здесь свою роль донос «Шарлотты»? На этот вопрос тоже нет ответа. Но есть особенности ведения следствия в те годы. Статья 93 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР 1923 года разрешала использовать материалы, полученные негласным путем (сводки наружного наблюдения, донесения нештатной агентуры, доносы, подобные тому, что отправила в Центр «Шарлотта»), не только в оперативных целях, но и в дознании, на предварительном следствии и в суде. Называлось это «предварительной негласной проверкой»[356]. Материалы, полученные при ее проведении, подшивались в так называемые агентурные дела, дела-формуляры и литерные дела[357]. Кроме того, в соответствии со статьей 109 того же кодекса, следователь имел право вообще не производить предварительное следствие или ограничиться производством отдельных следственных действий, если признавал имевшиеся у него материалы агентурного дела «достаточно полными и дело достаточно разъясненным»[358]. А приказ ОГПУ от 17 июля 1931 года «Об упрощении формальностей по следствию в органах ОГПУ» вообще позволял игнорировать чекистам такие нормы, как, например, составление постановлений о приобщении к делу вещественных доказательств. Сама же «чекистская», то есть оперативная работа объединялась со следственной. В связи с этим «всякий чекист должен был проявить себя на следственной работе, и его квалификация оценивалась по тому, насколько эффективно оперработник мог „работать“ с арестованными. Между тем собственно следовательская специализация в течение многих лет была отменена. Зато чекист, который занимался как работой с осведомлением (так в документе. — А. К.), так и допросами, мог влиять и на своего агента, требуя от него нужных сведений на арестованного, и на самого подследственного, вымогая необходимые признания изнурительными ночными допросами и прямыми избиениями…»[359].

Что означает вся эта запутанная, но смертельно опасная бюрократия на практике? Чекист-оперативник и следователь, ведущий дело, как правило, был один и тот же человек, но самих дел на арестованного могло быть несколько. Причем до наших дней дошли только дела следственные. Остальные, судя по всему, были уничтожены в период между смертью Сталина и началом первой волны реабилитации — в 1954–1956 годах. Мы имеем доступ к следственным делам, к тем, в которые подшивались итоговые материалы этих, с позволения сказать, «следствий». Отсюда и чудовищные, у иных — до нескольких месяцев — временны́е лакуны между протоколами допросов. Они не означают, что допросы не проводились — проводились, но не допросы, а пытки, и в следственные дела подшивались лишь протоколы финальных показаний. Да и с последними очень часто далеко не все ясно.

Невозможно объяснить, какие страшные тайны разведок хранят документы почти столетней давности, но многие из них и поныне засекречены. В следственном деле Елены Феррари запечатаны в конверты десятки страниц. Что в них? Нам это неизвестно. Можно только догадываться по опубликованным косвенным данным. Дочь бывшего анархиста, ставшего резидентом военной разведки в Шанхае Александра Петровича (Израиля Хайкелевича) Улановского, Майя Улановская в годы эмиграции вспомнила такой эпизод: «…сотрудница Управления Люся Феррари дала на отца показания, будто он завербован австрийской разведкой. Н. Л. (знакомый Улановской, сотрудник НКВД. — А. К.) пришел в кабинет к ее следователю и повел допрос таким образом, что Люся отказалась от своих показаний»[360]. И вне зависимости от того, было что-то сказано Еленой Феррари в адрес своих коллег-разведчиков, в будущем сам факт знакомства с ней, то есть, по сути, факт самого ее существования становился строкой обвинения. Так было с разведчиком в Японии Дмитрием Дмитриевичем Киселевым (Моцным): «Давал рекомендацию для вступления в члены ВКП(б) арестованной органами НКВД Феррари»[361]. Но Киселеву-Моцному еще невероятно повезло: его потом просто уволили из армии, и он благополучно дожил до 1962 года. В случае, например, с чекисткой Верой Яковлевной Сыркиной фамилия нашей героини — уже расстрелянной — фигурирует в новом расстрельном приговоре: «В течение ряда лет состояла в близкой связи с врагами народа: Уманским П. В., Феррари Е. К., Чапским-Шустером, Ильк Б. К., Шпигельглазом, Кариным Ф. Я., Томчиным Ю. Я. (осуждены к ВМН)…»[362]/.То, что факт знакомства со многими людьми становится чреват приговором, многие осознали с началом 1937 года. Отец Георгия Голубовского Григорий Виссарионович был еще жив и, несмотря на преклонный возраст (а может быть, наоборот, благодаря ему), видел действительность яснее любых разведчиков. Летом он настоял на том, чтобы его сын развелся с женой. Георгий успел — его арестовали только 2 февраля 1938 года по обвинению в «латышском заговоре» — начальник его отдела на заводе, на беду себе и коллегам, оказался латышом[363], но семья не пострадала.