Елена Рубинштейн. Женщина, сотворившая красоту

Франция, куда Елена по традиции летала два-три раза в год, не сразу оправилась после войны. Француженок бросало из крайности в крайность, «мамочка и шлюха»[19] — вот два противоположных ориентира, которые они избрали. На экране знаменитые актрисы, Джина Лоллобриджида, Сильвана Мангано, Софи Лорен, Мэрилин Монро, изображали то добродетельных жен, то женщин-вамп. Отважная Брижит Бардо, провозвестница сексуальной революции, сводила всех с ума.

Мадам Рубинштейн, если верить многочисленным интервью, наивно полагала, что женщине «достаточно двух кремов и десяти минут ежедневного ухода за собой», чтобы оставаться красивой. Но прекрасный пол не следовал разумным советам, проявляя неумеренную расточительность, к немалой выгоде фирмы. Приближалась эпоха потребления.

Жизнь по-прежнему была трудной, денег не хватало, однако неуемное стремление к новым удовольствиям все росло. Французов, как и американцев, охватило лихорадочное желание покупать.

Американское влияние особенно остро ощущалось в быстро развивающейся молодежной культуре: джаз, кинематограф, джинсы, майки. Всякий, кто противился ему, рисковал прослыть старым дураком и занудой. Мадам это не грозило ни в коем случае, ведь она чутко улавливала все новейшие веяния.

Наконец Елена и Патрик прибыли в Париж. Гастон, личный шофер Мадам, отвез их в особняк на набережной Бетюн. Служанки Эжени и Маргерит радостно приветствовали госпожу; одна из них сейчас же отвела О’Хиггинса в небольшую спальню, обшитую деревянными панелями и обставленную со спартанской простотой, что резко контрастировало с убранством остальных комнат. Обычно здесь жил Арчил, когда приезжал во Францию. На половине князя был отдельный выход на улицу, чтобы он мог беспрепятственно уходить и возвращаться, ни перед кем не отчитываясь.

Маргерит отлично помнила Титуса, коль скоро поступила на службу в качестве домоправительницы и няни двух мальчиков еще в 20-е годы. «Мадам очень ревновала своего первого мужа, страдания ее ожесточили. После развода она с головой ушла в работу, и даже князь не смог вернуть ей прежней жизнерадостности, сколько ни старался».

Горничная, что выслушала столько тайных излияний госпожи, знала о ее обидах, скрытых от посторонних глаз ссорах с мужем, его изменах, любила Елену искренне, но порой осуждала безо всякого снисхождения, так же сурово, как шофер и кухарка. Слуги жаловались на ее скаредность: Мадам выплачивала им лишь половину жалованья, поскольку была уверена, что они обворовывают ее. В отместку ей на стол подавали скудную и скверную пищу, а сами вволю пировали на кухне. О’Хиггинс застал их врасплох в первый же вечер, когда собрался подкрепиться после тощего ужина.

Да, мадам Рубинштейн платила слугам гроши и всячески сокращала домашние расходы, без конца гасила повсюду свет, скупилась на чаевые, сердилась, если служащие уходили с работы ровно в шесть, не задерживаясь. Все цены казались ей «чрезмерными», не зря журналисты шутили, будто «too much» — ее любимое выражение на все случаи жизни. Что не мешало ей тратить иной раз по десять тысяч долларов всего за один день, ведь она привыкла одеваться у Диора, покупать по десять пар обуви зараз и по четыре модные сумочки «Kelly».

Однако не следует забывать: Мадам обеспечивала рабочими местами множество людей. Жалела «несчастных женщин», обездоленных войной вдов, старух и щедро платила им за ничтожный, а иногда и ненужный труд. Всю жизнь помогала четырем своим сестрам. Одна из них, Стелла, возглавлявшая французский филиал фирмы, обладала исключительной красотой и «особым обаянием семьи Рубинштейн», по свидетельству Эммануила Амейзена. Она несколько раз выходила замуж. Ее третьим мужем должен был стать граф де Брюшар. И Стелла потребовала, чтобы Елена дала ей соответствующее приданое. Та возмутилась, бушевала, но в конце концов согласилась скрепя сердце. Хотя, понятное дело, отношения между сестрами, и прежде неровные и сложные, лучше не стали.

Еще в Нью-Йорке Хорес посвятил О’Хиггинса во все подробности ожидающего их в Париже скандала, чтобы хорошенько напугать его. Рассказал, как Стелла клялась, что покончит с собой, а его мать отреагировала на ее угрозу безжалостно и черство:

— Ничего подобного. Она не убьет себя, ведь только что заказала четыре новых платья.

Хорес не преувеличивал: в Париже Мадам беспощадно гоняла своего секретаря. Каждое утро в шесть ровно вызывала его к себе по внутреннему телефону. Юноша изнемогал от недосыпания, поскольку ночи напролет кутил в столице с другими гомосексуалистами. Наспех проглотив легкий завтрак, они ехали в салон на улицу Фобур-Сент-Оноре. Там Елена, как фурия, налетала на персонал и разносила всех и вся, причем доставалось и Стелле с Эммануилом.