Елена Рубинштейн. Женщина, сотворившая красоту

Елену Рубинштейн и Патрика О’Хиггинса разделяло больше полувека, однако последние пятнадцать лет своей жизни она провела с ним неразлучно. Их отношения были платоническими, коль скоро Патрик не скрывал, что он гомосексуалист. Эта странная пара то жила гармонично, то ссорилась, но, несмотря на тяжелый характер своей эксцентричной покровительницы, Патрик глубоко уважал Елену и был безгранично предан ей. Она взяла его на должность секретаря, но он вскоре стал директором по продажам, мальчиком на побегушках, нянькой и любимым сыном.

По свидетельству многих, знавших его, Патрик обладал истинно ирландским чувством юмора, непочтительным и грубоватым. Он тонко угадывал настроения Мадам, но бывал дерзок; относился к ней с нежностью, но подчас выпускал коготки, словно расшалившийся котенок. Они не прекращали словесной перепалки, из которой никто не мог выйти победителем. Она повелевала, он подчинялся, а затем бунтовал. Она сменяла гнев на милость, смягчалась и вновь принималась им помыкать.

В старости она стала особенно деспотичной и капризной, Патрика бесили ее причуды, но он, хоть и отстаивал свою независимость, охотно исполнял любые прихоти Мадам. Безусловно, это входило в его обязанности, но в усердии Патрика угадывалась не столько добросовестность секретаря, сколько сыновняя привязанность. Елена ценила его чуткость, безотказность, ироничность, знание многих языков. С годами она привыкла считать его своим младшим сыном, хотя истинных материнских чувств Мадам за всю жизнь так и не испытала.

Через несколько лет после смерти мадам Рубинштейн О’Хиггинс выпустил книгу историй из их нелепой совместной жизни. В его воспоминаниях нет мстительности и злобы, хотя многое он описывает с ехидством, а иногда делает Елену карикатурным персонажем. Ведь в последние годы ему пришлось натерпеться от нее немало обид. Молодому человеку всегда трудно до конца понять и простить старческий эгоизм. Но он тяжело перенес ее кончину и долго не мог утешиться.

Когда они познакомились, ей было под восемьдесят. По-прежнему деятельная и неутомимая, Елена одевалась изящно, не признавала ни очков, ни костылей, взбиралась по лестнице без чьей-либо помощи и трудилась с утра до ночи без выходных. На верхнем этаже своего огромного дома в Нью-Йорке она открыла картинную галерею. Первая выставка была посвящена творчеству молодых американских художников — акция не только благотворительная, но и рекламная, причем как всегда удачная. Журналисты пришли в восторг от новых картин; издатели книг по искусству просили разрешения сфотографировать экспонаты ее коллекций. Все снова заговорили о фирме Рубинштейн.

Результатами выставки больше всего были довольны банкиры Мадам, они уже подсчитывали будущую прибыль. Читательницы журналов, узнавшие об увлечении мадам Рубинштейн живописью, допущенные в святая святых ее внутреннего мира, почувствовали себя к нему причастными, хотя и не были так богаты. Пусть они сами могли себе позволить только помаду, а не картину, зато каждая ощущала, что, покупая косметику фирмы, поддерживает мировое искусство, ведь Елена расширяла свою коллекцию за счет выручки от продаж. Для большинства американок Мадам стала примером женщины, добившейся материальной независимости собственными силами.

Елена не теряла вкуса к жизни, интересовалась всем вокруг. Она стала реже бывать в театре, зато увлеклась кинематографом. Каждый вторник устраивала выходной для своего слуги-филиппинца Альбера, звала Сару Фокс и отправлялась вместе с ней на вечерний сеанс. Предпочитала вестерны, особенно любила фильмы режиссера Джона Форда с Джоном Уэйном в главной роли. Посмотрев один фильм, часто оставалась на следующий.

Прежде Мадам любила по вечерам сидеть дома в тишине и покое, играть со своими домашними в бридж, а теперь пристрастилась к светским мероприятиям и охотно давала интервью корреспондентам «Vogue», «Harper’s Bazaar» и «Glamour». Она по-прежнему часто устраивала у себя званые обеды и ужины, показывая самым избранным гостям свои сокровища: картинную галерею и собрание примитивного искусства.

Итак, «Flair» действительно прогорел, Патрик О’Хиггинс, пытаясь устроиться в «Harper’s Bazaar», написал Елене о том, что ее предсказание сбылось. Она ответила ему из Парижа, сообщила, когда вернется в Нью-Йорк, и велела ей позвонить. Мадам сдержала слово и взяла О’Хиггинса в секретари, назначила ему минимальное жалованье, 7000 долларов в год, и упорно отказывалась платить больше.

Сначала он заведовал перепиской, что давало предприимчивому человеку прекрасную возможность оглядеться и разобраться в делах фирмы, при условии что его ждет продвижение по службе. «Новому любимчику Мадам», как окрестили его коллеги с завистью и презрением, выделили рядом с ее кабинетом крошечную комнатку, похожую на шкаф, чем он и довольствовался за неимением лучшего.