Елена Троянская

– Ты сошла с ума! – Парис вскочил, его голос стал жестким. – Чтобы его тоже убили? По-твоему, мы погубили мало народу? Говорю тебе, это я убил Троила. Если бы я не сделал того, что сделал… Ахилл был бы далеко отсюда.

– Мы сделали это вместе. Не ты один, а мы вместе. И потом… – Я вдруг почувствовала себя несправедливо обиженной. – Моя мать покончила с собой! Мои братья мертвы – мы не знаем отчего. Я потеряла больше, чем ты! А моя дочь, я лишилась ее…

– Мы же согласились заплатить эту цену.

– Но ты, похоже, не согласен платить!

Да, я сказала это, ибо он спокойно относился к моим потерям, но как только дошло до Троила, он возроптал.

– Мы не знаем цену заранее, мы узнаем ее постепенно… Но сейчас, в этом ужасном мире, как можно родить ребенка, даже помыслить об этом… Ах, Елена, вся душа моя изболелась!

– Я знаю. Моя тоже.

– Нам бы следовало умереть, а не им. Я бы лучше умер сам.

– Возможно, еще умрем, – ответила я, словно это могло послужить утешением.

XLIX

Мы с Геланором прохаживались вдоль бастионов и разговаривали о смерти Троила и о неутихающей скорби Париса. Радость, которая была его мировоззрением, покинула его, словно не могла существовать без Троила. Да, из всех сыновей Приама только эти двое умели светло улыбаться и весело хохотать, и Троил словно увел Париса за собой в подземное царство. Даже голос у Париса изменился так, что, если он говорил в соседней комнате, я не узнавала его. Я сказала Геланору, что больше всего Париса мучает мысль, будто Троил погиб из-за пророчества. Геланор спросил, кто еще знал о пророчестве. Я ответила, что немногие: его старались не предавать огласке. Геланор полагал, что и засада, в которую попал наш отряд на пути в Дарданию, и осведомленность греков о слабости западной стены, и убийство Троила – звенья одной цепи. Геланор склонялся к тому, что это дело рук шпионов. Но как они проникли за городскую стену?

– Кто может свободно передвигаться? Кто может присутствовать при обсуждении важнейших вопросов? Ты с кем-нибудь говорила о пророчестве, связанном с Троилом?

Я попыталась вспомнить, но мне не удалось.

– О пророчестве в семье Приама знали все, а семья у него большая. Что касается отправки отряда в Дарданию и западной стены, то об этом и вовсе знали многие горожане, – ответила я.

Мы остановились, чтобы посмотреть со стены вниз. Перед нами открывался южный склон холма, за ним – Нижний город. В ярком полуденном солнце и деревянный забор, и ров были хорошо видны. Далеко вдали голубели очертания горы Ида. Гора Ида. Энона. Я совсем забыла о ней.

– Мы должны защитить людей, – сказал Геланор. – Нельзя допустить, чтобы они гибли из-за шпиона – или шпионов. Я считал себя большим знатоком шпионского ремесла, а теперь вижу, что у меня есть соперник в лагере греков. Он бросил мне вызов. Игра идет на человеческие жизни. Нужно выиграть.

Я неохотно возвращалась во дворец, к Парису. Он целыми днями никуда не выходил, чистил доспехи, полировал щит, подгонял поножи. Однажды я застала его за отработкой удара мечом, в другой раз – за натягиванием тетивы огромного лука, с мокрым от пота лицом. Он думал только о войне, все прочее не интересовало его. Увидев меня, он смущался, но спрятать оружие было некуда, и он стоял и смотрел на меня с раздражением. Я тихо проходила мимо, чтобы не мешать ему упражняться.

Я стала избегать его и проводила много времени за ткацким станком. Работа быстро двигалась, вытканное полотнище окружало меня, и, когда я двигала челнок по основе, казалось, я сама становлюсь персонажем собственной картины. С большой тщательностью я выткала голубой шерстью Еврот, который обрамлял мое творение, как некогда – мою жизнь. Снова перед глазами стояли, как живые, лебеди и тот огромный лебедь, с которым я повстречалась в незабываемый день, гуляя с Клитемнестрой.

Матушка. Я выткала абрис ее фигуры и тем ограничилась. Ее образ превратился в мерцающий призрак, который постепенно бледнел и таял, и виной тому я, мое бегство.

Гермиона. К ней я пока не приступала. Наверное, ее надо изобразить ребенком, в окружении черепах. Черепах, которых она предпочла мне.

Прочь подобные мысли! Это неправда. Я ведь не сказала ей, что уезжаю навсегда. Она полагала, что я вернусь.

Я не думала, что все так обернется. Я вообще тогда не думала. За меня думала Афродита. Она привела меня за Парисом на чужбину. А Парис теперь предается отчаянию, оплакивает свою долю и совсем забыл обо мне. Кроме него у меня никого нет, если не считать Геланора и Эвадну. Но они были и в Спарте.

Впрочем, у меня еще есть моя картина. Она растет, разговаривает со мной, утешает. Я погладила ткань и уткнулась лбом в алую шерсть.