Элеонора Августа

– Все равно вы вероломный человек, презревший высочайшую милость и свой долг, почему вы не приходили по зову герцога, почему вы не являлись, когда ваш сеньор призывал вас?

– Видит Бог, что я готов был прийти, но всякий раз, когда вы меня призывали, монсеньор, я был либо болен, ведь в сражении у реки я получил тяжкую рану головы и шеи, либо, когда вы за мной присылали своих людей, враг как раз стоял на берегу и готовил вторжение. Всякий раз я просил вас повременить, ваше высочество. И когда было угодно Господу, я встал перед вами и на ваш суд.

– Ох, как вы ловки, господин Эшбахт, – вдруг заметил один из молчавших до сих пор господ. – На любой упрек у вас находится ответ.

– Не знаю вашего имени, добрый господин, – отвечал Волков, пристально глядя на этого человека, – но ловкости у меня немного, мне она ни к чему. Пусть ваш добрый человек, ваше высочество, капитан Фильшнер… пусть скажет вам, я ему еще тогда все объяснял. И этот честный воин меня понимал, мои доводы слушая, согласился и дал мне время разобраться с врагом, взяв с меня обещание прийти на суд к герцогу, когда Богу будет угодно.

– Капитану Фильшнеру был выражено порицание за его недобросовестность в деле, которое ему поручил курфюрст. И тому вы причиной, – продолжал незнакомый господин все так же с упреком. – А расскажите-ка, кавалер, отчего вы не дали господину фон Шаубергу выбора места и времени для поединка. Почему требовали вы от него драться прямо там, где выследили его?

Ну вот, зашла речь об убитом любовнике жены.

– Потому что я не считал господина Шауберга честным человеком, – достаточно резко и твердо отвечал Волков, – и я боялся, что он не явится на дуэль.

– Чушь! – зло воскликнул неизвестный господин. – Вы его убили и вывесили его тело у себя на заборе! Вы грубый человек, Фолькоф! Недостойный человек! Убили в нечестном поединке и теперь пытаетесь очернить имя честного человека.

– Ничего я не пытаюсь! – все так же твердо продолжал кавалер. – Ваш Шауберг не был честным человеком! Он был любовником моей жены Элеоноры Августы фон Эшбахт, урожденной фон Мален, дамы, прошу заметить, замужней! Уже за то я имел полное право убить его как шелудивого пса, убить без всякой дуэли. А уж за то, что он задумывал меня отравить, как последний трус, я имел полное право повесить его на своем заборе.

– Вы лжец! – заорал незнакомец.

– Тише, господа! Тише, – повысил голос герцог.

– Я не лжец, у меня до сих пор сохранился тот яд, которым он думал меня отравить. И у меня есть свидетель его намерений, – уже спокойно продолжал кавалер.

– И кто же ваш свидетель? – поинтересовался обер-прокурор, сделав одному человеку знак, чтобы тот записывал.

– Это госпожа Ланге, – отвечал кавалер. – Она жила при доме моем, Шауберг склонял ее к преступлению, но честная женщина мне открылась и рассказала о том. Коли нужно, она на Святой книге повторит то, что уже говорила восьмому графу Малену.

– Кто эта госпожа Ланге? И достойны ли ее слова нашего внимания? – с сомнением спросил граф Вильбург.

– Она родилась при дворе графов Маленов и выросла там, она компаньонка моей жены Элеоноры Августы, это она мне рассказала о том, что моя жена неверна мне. Но если ее слова об отравителе Шауберге вас не удовлетворят, господин обер-прокурор, то у меня будет еще один свидетель.

– И кто же это? – спросил граф.

– То моя жена Элеонора Августа фон Эшбахт, урожденная фон Мален, она во всем раскаялась и все мне рассказала, и вам, если надо, повторит про отравителя Шауберга.

– Может, и придется допросить этих женщин, – кивнул граф Вильбург. – И если…

Но тут герцог так на него взглянул, что граф осекся, сразу замолчал. По взгляду его высочества кавалер понял, что никто и никогда не будет допрашивать никого из дома Маленов. Не то что Элеонору Августу, дочь графа, но даже госпожу Ланге, раз она выросла при этом доме. Кавалер вздохнул, он понял, что этот вопрос закрыт и больше тревожить его уже никогда не будет.

Глава 49

Но ничего еще не закончилось, Волков видел, что герцога придется убеждать и убеждать, что его высочество все еще смотрит на него нехорошо, как человек, чье самолюбие уязвлено не на шутку. Курфюрст видит в нем дерзкого вассала, осмелившегося высокомерно вставать с оружием против людей герцога. И этой своей заносчивостью и дерзостью генерал, пренебрегая вассальной присягой, наносил немалый ущерб репутации его высочества. И этого, конечно, курфюрст просто так не спустит. Не сможет он забыть наглость вассала, который столько времени и слушать не хотел грозные окрики из Вильбурга. Так что этот суд продолжался, и до победы Волкову было весьма далеко. Ему нужно было ждать, придерживая свои немногие козыри. Поэтому он молча стоял пред очами своего сеньора и дожидался, пока еще один незнакомый человек герцога не спросит его:

– А кто дозволил вам убить безоружного человека, не в бою и не на поединке, а без суда, лишь злою волею своей, убить казнью? А потом еще порочить старый род отвратительным наветом?

Волков сразу догадался, о чем его спрашивают, но уточнил: