Элеонора Августа

За креслом курфюрста стоял барон фон Виттернауф, министр курфюрста. «Это союзник, он меня герцогу представлял, будет и теперь за меня, иначе что он за советник и министр, раз дурного человека его высочеству предложил».

Еще четверых господ в покоях кавалер не знал, и не скажешь, за него они будут или против, а вот графиню, которая с подругой уселась у окна, он тоже считал своей союзницей, а как иначе, еще и недели не прошло, как она перед ним ложилась, юбки подбирала да ноги раздвигала. Хорошо, что хоть попа вильбургского нет, братца архиепископа, не то еще хуже пришлось бы.

А герцог наконец заговорил:

– А откуда у вас моя цепь?

Вот и повод вспомнить заслуги перед двором Ребенрее, но заслуги те были весьма деликатные, о них вслух лучше не говорить, поэтому Волков отвечал:

– Вы мне ее жаловали сами, ваше высочество, а за что, так это вам барон фон Виттернауф лучше расскажет.

Барон тут же склонился к уху курфюрста, зашептал ему что-то. Волков надеялся, что это пойдет ему на пользу. Герцог кивнул – видно, вспомнил. Да, он вспомнил, за что награждал кавалера.

А обер-прокурору благодушие герцога пришлось не по нраву, он посмотрел на Волкова и сказал:

– А знаете ли вы, милостивый государь, что распоряжением его высочества всем сеньорам земли Ребенрее воспрещается зачинать войны с соседями без высочайшего на то соизволения, даже промеж себя, не говоря уже о войнах и сварах с иными суверенами.

– Да, друг мой, – неожиданно поддержал графа барон фон Виттернауф. – Jus ad bellum есть прерогатива суверена, уж не возомнили ли вы себя таковым?

Волков даже руки поднял, показывая, что сувереном себя не мнит, но тут же пояснил:

– Бога призываю в свидетели, что ту войну начал не я. Признаюсь, первая распря вышла по моей вине, людишки мои по скудоумию порубили лес, принадлежащий кантону Брегген. Те приехали просить сатисфакции и были притом грубы, но меня тогда восьмой граф Мален, умнейший человек, царствие ему небесное, уговорил с ними распрю не длить и выплатить им сатисфакции, я выплатил, тут у меня и расписка есть. – Он достал из-под колета кипу бумаг, нашел расписку и, приблизившись к столу герцога, положил бумагу. – Вот, ваше высочество.

Герцог на бумагу эту даже не взглянул, взял ее канцлер, прочитал и спросил:

– И что же дальше? Из-за чего же вы начали войну, неужто из-за десятка бревен?

– Десяток бревен – не повод для войны, – отвечал Волков. – Мой сеньор, – он опять поклонился курфюрсту, – велел мне с соседями распри не водить, так я и грубость их тогда стерпел. Даже когда браконьеров их на своей земле ловил, и то не вешал их, как полагается, а лишь учил да на их берег выпроваживал. У меня свидетели того есть, что отпускал браконьеров. И опять я с ними не заводил вражды, когда они через мой берег водили плоты свои, моим рыбакам сети разрывая, и тогда терпел их наглости.

– И когда же вы решили, вопреки воле сеньора, развязать распрю? – не унимался обер-прокурор.

– Лишь тогда, когда моего полковника Брюнхвальда, моего соратника и товарища, как холопа какого-то избили палками на ярмарке в Милликоне.

– Били палками? – переспросил его барон.

– Никто не вызывал его на поединок. Поначалу лаяли на него купчишки поганые, а потом и холопов на него натравили и стражников, просто множеством накинувшись на достойного воина и его людей, побили палками, нанеся ему увечья и позор. Коли нужно будет, он в том на Святой книге присягнет, – продолжал кавалер. – Как же мне было такое стерпеть?

– Да, сие причина уважительная, – сказал из-за кресла курфюрста барон фон Виттернауф.

Господа, что были в зале, обер-прокурор и даже сам герцог посмотрели на него неодобрительно, но даже граф Вильбург не нашелся что сказать. Ну а что тут скажешь, если деяние, свершенное горцами, было верхом грубости, которую никакой уважаемый человек простить не мог.

– Но слава Господу нашему, та распря завершилась благополучно, – продолжал кавалер, вынимая первый свой значительный козырь, он снова приблизился к столу и положил перед курфюрстом договор о мире между владетелем Эшбахта и землей Брегген.

Едва канцлер потянулся к бумагам, как обер-прокурор перехватил их, прочитал верхушку и бросил на стол.

– О, добрый господин, вы не только развязываете распри, вы также без ведома двора его высочества берете на себя смелость и мир сами заключать? Да кем вы себя мните?

Но Волков ничуть не смутился.

– Я посчитал, что совершил большую оплошность, ответив на оскорбление горцев, и решил, что и мир добуду сам, чтобы двору его высочества и его добрым людям лишних хлопот не причинять.

Тем временем фон Фезенклевер пролистал договор и, передав его барону, который так и остался за креслом герцога, негромко произнес:

– А договор-то неплох, взгляните, барон. – Он повернулся к кавалеру. – Вы сами писали договор?

– Я нанимал опытных юристов из Эвельрата и Лейденица, – отвечал генерал. – Но присутствовал почти на всех заседаниях, когда вел переговоры. Я в курсе всех пунктов договора.

Канцлер что-то шепнул герцогу. Волков уже чувствовал, что не зря посылал ему такие дорогие подарки.

Но обер-прокурор не унимался: