Элеонора Августа

– Уж не про барона ли фон Деница вы говорите, добрый господин?

– Да, про этого несчастного человека, – заговорил прокурор, он, кажется, позабыл про этот случай, а тут оживился, когда ему напомнили. – Что это было, как вы посмели? Кто вообще дал вам право судить, право казнить или миловать?

Граф говорил это с пафосом и с нескрываемой неприязнью, придворный вельможа был убежден, что теперь-то кавалеру не отвертеться. Мало того что этот выскочка брал на себя смелость начинать войны и заключать мир, так он уже и вздумал решать, кому жить, а кому нет. И судит он не хамов, не разбойников, не мужиков, а благородных людей, самых благородных, тех, что не подсудны вовсе или подсудны лишь своим сеньорам. Этот человек, стоящий перед ним, покушался на исконное право герцога судить благородных людей.

– И что вы там стали говорить после того, как убили барона, что за слухи вы стали распространять про него? – продолжал граф Вильбург.

– Вы спросили, кто дал мне право судить благородных людей? Ну что ж, я отвечу вам… Право сие дал мне Господь.

– Господь? – Господин, который поднял этот вопрос, говорил едко и с насмешкой. – Теперь вы и Господа нашего привлекли себе в помощь?

– Может, того вы не знаете, добрый господин, – все так же спокойно продолжал кавалер, – но достоинство рыцарское дано мне нашей матерью церковью, и дано оно мне не за поклоны и не за пируэты на бальных паркетах, а за то, что уже не первый год жгу я ведьм и колдунов, рублю мертвецов оживших… Да, забыли вы, добрый господин, что я Рыцарь Божий и судить нелюдей – мой долг. И о том, чтобы я положил конец забавам кровавого зверя в тех местах, просил меня и прошлый епископ, и нынешний. Да нет, не просили они, они требовали, чтобы избавил я паству от зверя. Или не знаете вы, господин фон Вильбург, что южные земли Ребенрее долгие годы истязал лютый зверь?

Граф не удостоил его ответом, это не его тут судили, а кавалера.

И тогда кавалер продолжил:

– С самых первых дней я искал того зверя, но это было непросто, пока в бою с горцами при овраге, когда барон своею волею доброю пришел мне на помощь, я не узнал, что он был тяжко ранен, но не умер, а на все мои попытки увидеть его дядя его мне отказывал. Тогда я и начал подозревать барона фон Деница, и как только вышла мне передышка в войнах, я собрал отряд и пошел к его замку, сказал дяде его, господину Верлингеру, что приступом возьму замок, если он не даст мне повидаться с бароном.

– И что же случилось? – первый раз за все время подала голос Брунхильда. Ей и ее соседке была очень интересна эта тема.

А неизвестный господин, что поднял этот вопрос, заметил:

– Так вы еще собирались взять приступом замок соседа… Не хотел бы я жить рядом с вами.

Но Волков тут же нашелся что ответить:

– Коли вы упырь какой или людоед, то лучше вам и вправду рядом со мной не селиться.

Господин насупился, а вот графиня продолжала интересоваться:

– Так что же барон, он и вправду был тем зверем?

– Увы, графиня, увы, – продолжал Волков, – он и вправду оказался тем зверем. Как только я пообещал, что возьму замок, так он и вышел ко мне. И сам, сам сказал, что больше не хочет скрываться, а бежать не может, так как бароны фон Деницы никогда не бегали и, мол, некуда ему бежать.

– И он вот так взял и признался вам в злодеяниях? – теперь спрашивал уже сам курфюрст.

– Да, он сам признался мне в том, что растерзал монаха-отшельника, порвал его на куски, я те куски потом собрал в своей часовне, теперь это мощи, скоро, я надеюсь, того монаха церковь признает святым.

– Он убил монаха? – ахнула Брунхильда. – Но за что же?

– Барон, когда принимал образ звериный, не различал, монах перед ним или ребенок, он даже своего лучшего друга убил, кавалера Рёдля, оторвал ему голову.

– О господи! – Брунхильда и женщина, что была с ней, стали креститься.

– Это только ваши слова, – заметил обер-прокурор.

– Священник моего прихода отец Семион и мой прапорщик то слышали, а священник еще причащал и исповедовал барона перед смертью, – рассказывал кавалер. – Мой прапорщик стоит за этой дверью, его можно будет допросить прямо сейчас.

– Даже если это и так, – произнес неизвестный господин, – отчего же вы не предали барона суду, отчего не привезли сюда в Вильбург?

– Если бы я и передал барона, так только святой инквизиции, судить таких, как барон, ее прерогатива. Об этом намерении я фон Деницу и сказал.

– И что же он? – спросил герцог, это дело очень его интересовало – то было видно.

– Он стал просить меня не отдавать его попам.

А вот тут все понимающе молчали, и Волков продолжал:

– Он стал просить меня о смерти, смерти благородной, говорил, что не хочет, чтобы попы измывались над ним, не хочет всеобщего осуждения. Барон сказал, что готов умереть от рыцарской руки. И другой рыцарской руки, кроме моей, там не было.

– И вы согласились? – уточнил герцог задумчиво.