Элеонора Августа

– Пробуйте западную, ту, – указал рукой генерал, – сможете? Если получится, загоню на западную гору мушкетеров, они постреляют, им там хорошо будет, оттуда весь лагерь как на ладони.

– Не очень удобно мне будет, большой угол, – отвечал артиллерист, – впрочем, попробую, кажется, есть вон там место, попрошу Шуберта подравнять место под пушки.

– Так и сделайте.

– А что же мне… Где мне встать? – подъехал к ним капитан Кленк.

– По склону горы, вон там место удобное, обойдите лагерь, станьте на юге, – отвечал генерал, указывая рукой. – Окопайтесь обязательно. Палисад и контрпалисад непременно должны быть.

Естественно, Кленку это не понравилось, не очень любили ландскнехты ковыряться в земле и строить заборы, но генерал после недавних побед приобрел в глазах подчиненных такой авторитет, что даже ландскнехты не осмеливались с ним спорить.

– Как вам будет угодно, господин генерал, – отвечал Кленк.

И тут звонко ударила пушка. Кулеврина. И Кленк, и Волков посмотрели на Пруффа. И почти в то же время небольшое ядро глухо шлепнулось в землю почти под копытами коня Кленка. Над стеной лагеря поплыло белое облако.

– О! – воскликнул ландскнехт и засмеялся. – Эти болваны, кажется, обзавелись пушкой.

А вот артиллерист Пруфф, напротив, весел не был. Он внимательно всматривался в крепость. Теперь от его равнодушия и следа не осталось. Наличие даже одной пушки у врага все меняло.

– Да-а, кто ж знал, кто ж думал… – задумчиво говорил артиллерист. – Придется людям Шуберта потрудиться больше, чем я поначалу решил… Господин генерал, придется мне пушки ставить вон там, на холме, а кулеврины… – он стал смотреть по сторонам, – да, поставлю их прямо тут, для дуэли место хорошее, мы повыше их будем, иначе они меня будут изводить контрбатарейным огнем. А вы тут, господа, не стойте, тут вы хорошая мишень.

А вот сейчас генерал не стал спорить со своим опытным офицером, пусть ставит пушки, где ему лучше, да и с места того, на котором стоял, он съехал, дабы не давать врагу надежду закончить дело, убив или ранив командира.

Солдаты принялись за дело: кто ставил рогатки, кто собирал дрова и хворост, связывая это все в фашины, кто остался в боевом охранении. Саперы Шуберта стали готовить позиции для больших пушек, а кулеврины, въехав на холм, почти сразу затеяли дуэль с пушкой врага. Началась уже привычная для Волкова пальба. Над долиной, над лагерем поплыли клубы белого дыма. А генерал объехал по кругу весь лагерь врага, не поленился, аж два раза объехал, осмотрел рвы, выходы, дороги, частокол – он все хотел видеть сам. И был осмотром доволен. Лагерь оказался не самым крепким. Но нужно было торопиться, все время торопиться, не давать врагу собраться с силами, бить, пока противник разрознен, несобран, слаб. И Волков уже почти знал, как станет действовать. Пушки и мушкеты, пушки и мушкеты – вот его сила, вот его преимущество. И именно так он и собирался бить неуступчивых горцев.

«В тяжкий день такой-то, года такого-то от Рождества Христова вор, и разбойник, и смрадный пес смрадного папы Эшбахт с двадцатью тысячами нечестивого воинства своего пришел к деревне Рэ. И был он со многими пушками при обильном зелье пушкарском, и при нем были кавалеры во множестве, проклятые все Господом. И увидал там доброго человека и человека богобоязненного генерала Каненбаха с людьми его немногими. И было тех людей пятьсот. И там встал вор и разбойник Эшбахт. А добрый Каненбах со людьми стоял в крепостице, за тыном и за рвом. И, скрежеща зубами, пес папский Эшбахт пошел на них со всеми своими нечестивцами. И стал бить из пушек, и запалил стены крепостицы, и внутрь пошел.

Стали люди доброго Каненбаха молиться. Господь даровал им крепость духа, и стали они биться. И бились так, что по локоть были их руки в крови поганой, и попирали они горы трупов, и не было вокруг них места, где б не лежали мертвые нечестивцы. Но каждый из добрых людей Каненбаха бился с сорока нечестивцами, и не убывало их, оттого и не могли они всех одолеть. Но и разбойник Эшбахт не мог их взять.

И тогда пес папский Эшбахт, не взяв их в честном бою, велел бить по ним пушками и другим огневым зельем, избивая их во множестве. И пало знамя их, и сам добрый человек Каненбах пал израненный. Многие люди его пали. И тогда ослабли духом люди его, и стали уходить из крепостицы, идя на юг, но их по выходе встречали проклятые Господом кавалеры и топтали конями. А иные, что не пошли из крепости, стали оружие свое бросать и просить у пса Эшбахта и его людишек нечестивых милости. И они, и сам Каненбах были нечестивцами полонены. И скорбь была в том над всей землей Брегген».

… Взяли почти пять сотен пленных, большинство пленных были райслауферы из соседней южной земли, но даже их генерал велел не трогать. Тем более не разрешал резать местных. Все они были ему нужны, особенно офицеры и сам генерал Каненбах, тяжко раненный в левую руку картечью либо мушкетной пулей.

– Руку пришлось отнять, – говорил лекарь Волкову. – Он в дурном здоровье, крови потерял изрядно, а сам немолод, уже не знаю, сберегу ли его.