Элеонора Августа

– Да уж приложите усилия. Он мне надобен, слышите, надобен.

Сказав это, кавалер пошел в палатку, чтобы поглядеть на поверженного врага. За ним хотел было увязаться Габелькнат, но у прапорщика Брюнхвальда хватило ума и такта его остановить.

В палатку Волков вошел один. Каненбах, страдающий, лежал на боку к нему спиной, культю его запеленали в тряпку. Сам горец чуть раскачивался от боли, как будто баюкая обрубок. Он словно почувствовал, да нет, скорее услышал лязг доспехов, и оттого повернулся.

– А, победитель пришел насладиться зрелищем поверженного врага!

Волков молча смотрел на него. Каненбах был бел, совсем бел лицом и едва шевелил серыми губами.

– Уж не знаю, чего вы задумали, почему не убили меня, а лечите, но скажу вам сразу: не надейтесь, я вам никакой помощи не окажу, а буду лишь мешать всячески по мере сил. Господом Всемогущим клянусь!

Кавалер опять ничего ему не ответил: упрям, как и все горцы, глуп, как и все упрямцы.

– А если бы вы мне в руки попались, так я бы вам жизнь сохранил, только лишь чтобы доставить вас в Шаффхаузен, а там четвертовать на площади.

Волков и на этот раз ему ничего не ответил, а повернулся и пошел прочь из палатки.

«Можешь пыжиться, старый дурак, и надувать свои дряблые щеки, но раз уж попал ко мне в руки, то сделаешь то, что мне надобно. Не живой, так мертвый всяко будешь мне полезен, и согласия твоего мне не нужно».

Захват генерала живым – то была удача. Вообще бой за лагерь прошел хорошо. Все из-за того, что старый генерал плохо поставил и плохо укрепил лагерь. Пруфф снес большой кусок западной стены, Волков даже морщился, видя, как излишествует капитан, тратя порох и ядра. Пушка горцев так и не стреляла: ее разбили еще прошлым днем. А полковник Брюнхвальд к утру подготовил столько фашин, на сколько ему хватило веревок. До зари, чтобы не быть мишенями у вражеских арбалетчиков, солдаты стали носить те фашины к северной стене, к проходу. Завалили ров и набросали их под частокол, а с восходом солнца запалили. И стена прогорела, прогорела быстро. И получилось, что у лагеря два больших пролома: один, западный, пробили пушки, там построилась колонна из ландскнехтов, а северная стена прогорела, и проход там оказался весьма велик – перед ним начала строиться колонна из людей Карла Брюнхвальда. Горцы, больше опасаясь удара с севера, встали у прогара большой баталией, но Волков не торопился атаковать, к чему ему потери, он и так знал, что до вечера управится, и поэтому велел привезти сюда кулеврины. Кулеврины поставили совсем рядом, за рвом, и били они так часто и так метко, что горцы понесли немалые потери, попятились от огня и отошли в глубь лагеря. А уж за ними через ров полез Вилли с сотней мушкетеров и там, среди палаток и телег, стал весьма успешно избивать горцев и дальше, а уже за ним последовали пехотные роты. И ландскнехты после нескольких залпов картечи без труда смяли у западной стены тех, кто их думал остановить. С двух сторон навалились на горцев и сразу оттеснили их к южному углу лагеря. Там горцы огородились телегами, ощетинились, желая драться насмерть. Но опять кавалер не дал им повода стать героями, а опять звал пушки и, пока те не подошли, велел Рохе бить глупых, не переставая, из мушкетов и аркебуз. А когда большие пушки докатились до надобного места, то дело сразу и разрешилось. Генерал Каненбах решил из лагеря вырваться и пошел в атаку сам, пошел на ландскнехтов, желая пробиться к южному выходу из лагеря. Тут и началось для горцев побоище. Были убиты знаменосцы, строй смешался от огня пушек и стрелков, а ландскнехты ничуть не подвинулись, не отошли. И лишь немногие горцы и наемники пробились к выходу, но и там не нашли спасения – выбегая из лагеря без всякого строя, попадали они под копыта лошадей фон Реддернауфа, что сторожил беглецов с юга. А потом и генерал пал, и горцы пришли в смятение, невиданное Волковым доселе. И первый раз на его глазах на крики «бросай оружие» так они и поступали, а не бились до смерти, как это бывало раньше.

Глава 22