Элеонора Августа

– Нас это не устраивает, мы думаем, что они уступят, если мы будем давить на этот пункт, – добавил Лёйбниц. – Попросим дозволения строить склад, вы ведь им на вашей земле амбары строить дозволили.

Волков, застегнув колет, осматривал себя в зеркале.

– Значит, без меня вы вчера обошлись?

– Да… Тем не менее сегодня вам лучше присутствовать на заседании, – продолжал Лёйбниц. – Ваше присутствие придает вес переговорам.

Крапенбахер кивал:

– Да, так будет лучше.

– А что за вопрос будет сегодня обсуждаться? – спросил кавалер.

– Остров, что лежит на реке меж их землей и вашей. Они сами этот вопрос вчера подняли, – отвечал Лёйбниц. – Казалось бы, безделица, но как выяснилось, вокруг него, по вашей стороне реки, они сплавляют лес. И… – Он не закончил.

– Я знаю, знаю, то вопрос денежный. Я буду на заседании, – перебил его генерал.

Адвокаты поклонились и ушли удовлетворенные.

Весь день, с перерывом на обед, Волков провел на заседании, впрочем, как и ландаман Райхерд, который сидел напротив. Заседание не было скучным, но бесконечные «перепрыгивания» сторон с одного вопроса на другой в попытках, отдавая что-то в одном пункте, набрать себе в других, начинали утомлять. Поистине, переговоры – дело совсем непростое. Раньше, когда кавалер служил в гвардии, стоя в охране на таком же мероприятии, он удивлялся: ну о чем можно говорить целый год? Давно бы договорились. А теперь-то все встало на свои места. Он уже понял, что привести две непримиримые позиции к общей точке согласия – тяжкий труд. Монотонный, изощренный, утомительный. Более сложный, чем шахматная партия.

После заседания, уже вечером, он чувствовал такую усталость, словно провел непростой бой. И ощущение у него было такое, что этот бой он вовсе не выиграл. И что завтра ему его продолжать.

А деньки-то потихоньку уходили, у первого набора солдат заканчивались контракты. Две недели, три – и попробуй их удержи на этом берегу, когда на том их ждет целый лагерь награбленного добра. Их ждут там деньги и безопасность. А что будет с ним, когда горцы увидят, как солдаты уходят? Они и так рьяны в переговорах, цепки и неуступчивы, а тут и вовсе обнаглеют, а могут переговоры и вовсе остановить, когда две трети его войска решат уйти. Вдруг надумают снова воевать?

«Нет, как ни крути, а лагерь нужно укреплять еще и еще. Надо вырубить весь лес и кустарник с севера, чтобы обзор для пушкарей был хороший, чтобы с самого опасного направления врагу пришлось бы идти к лагерю под картечью. А еще сено начать заготавливать и дрова и вырыть дополнительные колодцы».

Вот с такими мыслями он и ложился спать, но как выяснилось, поторопился с этим. Пришел к нему дежурный офицер и сообщил, что какой-то человек просит генерала о встрече:

– В лагерь он идти отказался, но говорит, что дело важное.

– Что за человек? – спросил Волков, у которого и намека на сон не осталось.

– Имени он своего не назвал, но по говору местный. Толстый он.

«Советник Вальдсдорф».

Это кавалера обрадовало. Он тут же оделся, позвал малую свиту и всего с тремя людьми и с одной лампой выехал через восточный проход из лагеря к пикету на восточной дороге, где рядом с тремя солдатами находился как раз тот человек, о котором Волков и думал.

– Я очень рискую, – сразу начал Вальдсдорф, – тут кругом люди.

– Хорошо-хорошо, будем кратки. Что вы узнали?

– Дочь ландамана… Вторая дочь, Урсула Анна де Шанталь, сейчас ей двадцать пять лет, потеряла мужа зимой, помер от лихорадки, жила с мужем в большой любезности, прижила двух здоровых детей, мальчику сейчас семь лет, девочке четыре, очень тосковала по смерти мужа. Говорят, и сейчас тоскует. Характера женщина кроткого, скромна и не расточительна, отцом и прочей родней она любима, отцом особенно. Имение за ней в приданое будет немалое. И отец ее, и муж люди были знатные, влиятельные. Муж ее покойный был веры вашей, и она при свадьбе тоже праведную веру приняла. – Советник остановился. – О том вы хотели знать?

– О том, о том… – соглашался Волков, вдумываясь в сказанное. – Но и о другом тоже. Что слышно, о чем говорят в земле вашей? Хотят ли люди мира?

– Люди в нашей земле живут разные, – отвечал Вальдсдорф со вздохом. – Те, что на юге в горах, – то дураки, медведи горные, тех о словах про вас не ровен час удар хватит. Так злятся, так злятся… в общем, воевать думают. Те, кто тут, на севере, у реки живут, так наоборот, навоевались уже, хотят торговать по реке, лес сплавлять. Два дня назад в Шаффхаузене, в совете, дело до кулаков дошло. Наши рюммиконские с горными подрались, морды друг другу побили. Хоть наши и похвалялись, но досталось им побольше.

– Так будет мир или нет? – Не терпелось кавалеру знать ответ на этот простой вопрос.

– Пока непонятно. Все зависит от того, какой переговорщики привезут договор: если обидный, то скорее всего, будет война, а если хороший, то может, его совет и одобрит.

– И что же, воля ландамана тут никакой роли не сыграет?