Эльфийская стража

— Чего ж грубого-то? Какие уши есть, про те и говорю. Где мои парни?

— Идём, — Борозда потянула его за собой. Почему-то стараясь коснуться руки.

Ниггурул остался позади, там же осталась уснувшая Зарёнка, ночь накатывалась неумолимо, а четверо — или пятеро, если считать с Найдой, — торопились прочь от злого места.

— Увидишь заодно, как они живут, чтобы не думал, будто мы их в узилище держим.

— Как угодно, Борозда. Мне лишь бы парней увидеть.

И они действительно добрались до длинных, низких домов на обширной поляне. Больше всего это походило на залу огромного собора, как во святом граде Аркине, — поляна не была просто поляной, высоко над ней смыкались ветви зелёных исполинов Зачарованного Леса. Сами строения больше всего напоминали жилища половинчиков — низкие, с дерновыми крышами, круглыми дверьми и окнами. Через поляну протекал ручей, заканчивавшийся запрудой у противоположного края леса, и там над водой плясала целая стая многоцветных огоньков. И, увы, здесь отнюдь не царило обычное для эльфийской пущи благоухание — в нос Лемеху ударила тяжкая вонь отхожих мест. Хозяева Зачарованного Леса, похоже, не имели никакого опыта устройства воинских лагерей для кого бы то ни было, кроме себя.

— Места мало, — невольно вырвалось у Лемеха. — Народу слишком много.

На лёгком ветру колыхались развешанные для просушки штаны и рубахи, над трубами поднимались дымки. Здесь эльфы не запрещали открытого огня. Пахло и обычной походной едой.

— Мы знаем, — печально отозвался Полночь. — Что поделать, если люди… эээ… такие вот… эээ…

— Мы и так везём для них горючий камень от гномов, — пожаловался Месяц. — Ручей запрудить пришлось и очищающие заклятия ставить, постоянно работающие. А иначе бы нечистоты по всему Лесу бы поплыли.

— Говорил же вам, наймите Вольную роту, — перебил Лемех. — И лагерь бы разбили, как подобает, и отхожие рвы бы как следует выкопали, не ленясь.

— Оставим это, — поморщился Полночь. — Лемех, ты хотел говорить с сыновьями? Заходи в эту дверь и говори. Мы не станем подслушивать.

Лемеху приходилось бывать в деревеньках половинчиков, уютных, небольших, где всегда можно было разжиться преотличной едой и ещё более преотличным (хотя, казалось бы, куда уж отличнее) самогоном.

Внутри, за круглой зелёной дверью, оказалась длинная комната с низким по обычаю маленького народа потолком, рассечённым балками тёмного дерева. Стены забраны тщательно подогнанными досками, крытыми блестящим прозрачным лаком. В камине горит огонь, рядом ведро с углём. Стол и удобные стулья — не лавки — вокруг. Вдоль стен под окнами — сундуки, крытые домоткаными полотнищами.

На столе — деревянное блюдо с простой ржаною буханкой. Три простые чаши. Кувшин. Больше ничего.

И — сыновья. Гриня, Ариша — бледные, осунувшиеся, особенно младшенький. Плечи поникли, глядит в пол. Ариша — напротив, смотрит прямо, спокойно и строго.

Найда слегка тявкнула, и Гриня тотчас поднял взгляд, губы сами собой дрогнули, расплываясь в улыбке:

— Найда… и ты здесь?

«Подойди, старушка, если хочешь».

Спутница Лемеха вновь слегка тявкнула, резко подскочила к Грине, крутнулась у ног, встала лапами ему на колени, лизнула в лицо, отскочила, точно так же лизнула Аришу.

— Ну, здорово, сыны, — Лемех тяжело опустился на резной стульчик, казавшийся таким хрупким и непрочным. — Здорово, говорю. Вот и снова свиделись.

— Батюшка, — Ариша поднялся, как всегда, как привык, но разом поймал на себе взгляд Грини, смешался и почти упал обратно на стул.

У Грини лицо успело сделаться прежним — пустым, исхудавшим и злым.

— Как живётся, сынки? Как кормят? В войске когда — кормёжка это первое дело. Артельщики завсегда воруют, это уж как повелось, но нельзя, чтобы совсем уж борзел бы, чтобы мясо б из котлов удочкой вылавливал. Был у нас в роте один такой… пока не вздёрнули за лихие дела.

— Ты зачем тут? — процедил наконец Гриня. — Чего явился? Мы тебя просили?

Лемех усмехнулся, поймал взгляд сына — растерянный и оттого ещё более ожесточённый.

— Вежество уже забыл всё, да, сынок, как из родного дома ушёл?

— Мой дом теперь — Лес! — выкрикнул Гриня, вскочил, сжав кулаки. — Борозда… я её люблю… она просила… только заради неё… я тебя тут и терплю!

— А ты не терпи, — посоветовал Лемех, откидываясь на спину и выуживая из заплечного мешка короткую трубочку, которую не разжигал уже много-много дней. — Давай, не терпи. Что хотел, то и сделай.

Ариша беспокойно шевельнулся.

— Гринь, ты, того, значит…

— Что хотел? Что хотел сделай? — зашипел Гриня, вновь подскакивая. — Сказать тебе хотел — убирайся! Ты мне не отец!

Лемех пожал плечами.

— Отцом я тебе всегда буду, сыне. Сколько б ты ни отрекался.

— Лес мне отец! И мать! И… и жена!

— Бедный, — покачал Лемех головой. — Детей тоже с лесом заводить станешь?

— С кем захочу! Не твоё это, не твоё, и всё! Говори, что хотел, и выметайся! Ты никто тут, понял? Никто!

Движение Лемеха было обманчиво-мягким и столько же обманчиво медленным. Вроде бы ничего особенного и не сделал хуторянин, а Гриня вдруг оказался на полу после звонкой оплеухи.