Эльфы и их хобби

Кукольник не сказал ни слова.

– Бонкер, я… – слова не шли на язык, хоть тресни! – Я понимаю, как это звучит, но… – Иланги окончательно смешался, и только отчаяние не позволило ему замолчать. – Прошу вас… продайте мне Младшего!

Пес гневно пристукнул лапой по тощей коленке.

– Эй! – рявкнул он. – Ты что, рехнулся?! Ты бы еще попросил тебе короля продать!

– Я… буду заботиться о нем… – беспомощно выдавил Иланги, понимая, что несет околесицу, и замолчал.

А старик не торопился отвечать.

– Мальчик, – произнес он наконец. – Представь, что кто-то предложил тебе продать твое ларе-и-т’аэ. Ты бы продал? Пусть даже за все сокровища мира? Смог бы продать?

– Нет, – еле слышно прошептал Иланги холодеющими губами. – Нет!

Он уже понимал, что сейчас скажет Бонкер.

– Вот и я не могу, – вздохнул кукольник.

Эльф молча опустился без сил на ступеньку рядом с Бонкером. Ноги его не держали. Взяли и отнялись в одночасье. Ну и пусть. Зачем ему ноги, если идти больше некуда?

Никогда раньше Иланги не слышал, чтобы у кого-то было одно ларе-и-т’аэ на двоих. И уж тем более не слышал, чтобы ларе-и-т’аэ было у человека!

Что ж, все когда-нибудь случается впервые.

Ты был прав, Иланги – твой путь окончен. Здесь и сейчас. У тебя больше нет и не будет никакого «потом». Только безумие и гибель.

Потому что нельзя, немыслимо отнять чужое ларе-и-т’аэ! Даже если оно и твое тоже. Даже коснуться его, и то нельзя.

– Эй, парень! – окликнул эльфа пес. – Ты это что такой бледный? Совсем с виду чахлый. Будто тебя полжизни голодом морили. Ты когда ел-то в последний раз?

– Не помню, – равнодушно ответил Иланги.

Он и в самом деле не помнил. Эльфы и вообще могут подолгу обходиться без еды и сна, а у него была веская причина позабыть о них и вовсе. Настигающее безумие рвано дышало ему в затылок, и дыхание это гнало Иланги сквозь дни и ночи, сутки и месяцы, вперед, быстрее, еще быстрее – до еды ли ему было! А сейчас, когда он все равно что мертв, еда ему и подавно ни к чему.

Младший тихо взрыкнул и решительно впихнул в руку эльфа сардельку.

– Ешь! – распорядился он.

Иланги не шелохнулся. Он сидел, уставясь безразличным взглядом в никуда. Глупый Младший – ну зачем покойнику сарделька?

– Ешь! – рявкнул пес. – Ешь живо, кому говорят! Нам завтра с места сниматься еще до рассвета, а на пустой желудок дорогу ногами месить – самое что ни на есть распоследнее дело. Сомлеешь еще с голоду – я тебя, что ли, на своем горбу потащу?

Иланги почти беззвучно ахнул и недоверчиво вперился взглядом в сардельку, словно впервые в жизни видел и никак понять не мог, что же это за предмет такой. А что, и впервые – он ведь умер, а потом родился заново. И в новой своей жизни он еще ничегошеньки не видел – ни сарделек, ни ступенек, ни стариков, ни собак, ни даже себя самого.

– Ведь не гнать же! – разглагольствовал тем временем Младший, зачем-то убеждая Бонкера, хотя тот и не спорил. – Что ж поделать, если парню без меня никак нельзя? Пусть с нами идет. Чем плохо? Дорога, она ведь никому не загорожена. Вот и возьмем парня с собой. Глядишь, еще и понавострится, научится чему-нибудь путному.

– Чему, к примеру? – посмеивался Бонкер.

– А хоть бы и обхождению благородному! – не моргнув и глазом, ответствовал пес. – Сейчас ведь времена такие, что без деликатных манер никуда! Пускай у меня и поучится – я вот как дворянин…

Иланги даже не попытался сказать хоть слово, хотя бы и «спасибо». Любые слова сейчас были неправильными. Он просто улыбнулся Бонкеру и Младшему, вдохнул полной грудью и запустил зубы в сардельку. Пусть и давно остывшая, сарделька оказалась невероятно вкусной.

* * *