Ели халву, да горько во рту

За свою недолгую жизнь Ася ещё ни разу не была влюблена. Лишь короткий момент она, как и многие юные девушки, была увлечена философом Владимиром Соловьёвым, на чьих лекциях бывала несколько раз. В этом красавце с чёрными, как бездна, глазами, таилось нечто демоническое, действовавшее неотразимо на девичьи сердца. И столь же завораживал глубокий голос философа, произносивший речи, смысла которых Ася не понимала, но и, не понимая смысла, слушать его доставляло ей большое удовольствие. Отчего-то при взгляде на Соловьёва ей вспоминался лермонтовский демон, «дух изгнанья», и это лишь придавало притягательности. Об известном философе ходили разные слухи: рассказывали, как раздавал он неимущим все свои деньги и вещи, не оставляя себе ни гроша, как явилась ему сама София, искомая и проповедуемая им, как напал на него и чуть не убил бес. Анна Степановна однажды назвала Соловьёва колдуном. Примерно год Ася тайно любовалась на портрет философа, а потом убрала его в коробку из-под шляпы, на том увлечение и окончилось, о чём девушка немного сожалела. Ведь увлечение кем-то или чем-то придаёт новое содержание и звучание скучной повседневной жизни.

Но вечером этого дня, увидев в кабинете крёстного господина Вигеля, Ася почувствовала, что неожиданно для себя оказалась на пороге куда более сильного увлечения.

Приближалось время ужина. Ася распахнула тяжёлую дверь дубового гардероба и стала задумчиво перебирать свои платья. Ей очень хотелось произвести на Петра Андреевича приятное впечатление. Выбрать туалет для девушки, имеющей в своём гардеробе хотя бы несколько платьев, всегда пресложная задача. Белое очень идёт, но для скромного ужина будет смотреться слишком празднично. В розовом не хватает взрослости, которая необходима для беседы с таким умным и серьёзным господином. Нельзя допустить, чтобы он видел в ней ребёнка! Ах, вот, то, что нужно! Пошитое весною воздушное платье цвета шампанского. В нём Ася неотразима – так говорят все!

Проворно одевшись, девушка расчесала густые, пшеничного цвета волосы и, с удовлетворением взглянув на себя в зеркало, прыснула со смеху, невольно вспомнив гоголевскую Оксану: «Хороша я! До чего ж хороша!»

Глубоко вздохнув, Ася вприпрыжку помчалась в гостиную. Прежде чем войти, она остановилась, вслушиваясь в доносившиеся голоса тётки и гостя, и лишь затем неспешно вошла и остановилась на пороге. Вигель тотчас поднялся, а сидевшая на диване Анна Степановна радостно улыбнулась:

– Ася, девочка моя, проходи! Ты ведь уже знакома с Пётром Андреевичем?

– Да, Николай Степанович нас представил друг другу.

– Пётр Андреевич, я так рада, что ты решил провести этот вечер в нашем обществе. Мне так приятно видеть вас обоих. Вы оба так молоды, так красивы! И я любуюсь вами, как родными детьми! Садитесь же рядом со мною!

Вигель опустился справа от Кумариной, а Ася слева. Анна Степановна поглядела на них, пожала им руки:

– Когда вы рядом, я чувствую себя молодой и полной сил. Вам этого не понять пока. Вы молоды. Но, прожив с моё, вы поймёте, как это важно. Ведь я уже очень старая. Мне страшно сказать, сколько мне лет, поэтому не скажу. Нынче я ходила сама на службу – и это было счастье. Потому что я смогла дойти до церкви сама, тогда как ещё недавно несколько месяцев не могла подняться с кресла. Нет, всё-таки счастье очень щедро даётся нам. Только оно напоминает жемчуг, который расточают перед свиньями… Мы пробегаем по драгоценным крупицам, не замечая их, а потом плачем, что нам их не досталось. Какие мы все заблуждённые… Кстати в нашей церкви появился молодой певчий. Чудный голос. Слёзы наворачиваются… Ты ведь слышала, Ася?

– Разумеется, ма тант¹². Я тоже отметила.

– Ты напомни мне, пожалуйста, чтобы я Соне денег дала на нищих да блаженненьких. А то меня память подводит уж… Я говорила тебе, Пётр Андреевич, что моя Соня к Сергию Преподобному пешком идти вознамерилась? У меня душа не на месте. Ведь старуха совсем. Как пойдёт? Дойдёт ли?

– Богоугодное дело, – ответил Вигель, и Ася заметила, что он искоса смотрит на неё. – Всякому бы православному надлежало совершить его.

– Ты прав… Я и сама бы хотела, и Соне моей завидую. Да страшно мне. Тяжело… Уж я ей накажу просвирок купить… Пётр Андреевич, а отчего ты столь давно не читал мне своих стихов?

– Пётр Андреевич, вы стихи пишите? – приподняла брови Ася. – Почитайте, пожалуйста!

– А вы любите поэзию, Анастасия Григорьевна?

– А кто же не любит её?

– И чьи стихи вам по сердцу?

– Я Баратынского люблю, – улыбнулась Ася. – А ещё Соловьёва. Так вы прочтёте что-нибудь?

– Непременно, но в другой раз, – пообещал Вигель. – Я думаю, сейчас уже придёт Николай Степанович.

Лишь только были произнесены эти слова, как в гостиную вбежал крупный лохматый пёс, а следом за ним вошёл и сам Николай Степанович.

– Ну-с, о чём судите-рядите, друзья сердечные? – спросил он, крутя в руке тавлинку. – У Сони уже стол накрыт!

Анна Степановна поднялась и опёрлась на поданную братом руку:

– Мы, в самом деле, немного заговорились.

Ася посмотрела на Петра Андреевича:

– Идёмте?