Элиас Лённрот. Жизнь и творчество

Грота особенно подкупала в Лённроте простота и естественность его поведения, его умение общаться со всеми людьми как с равны­ми, независимо от их положения. Во время путешествия Гроту с Лённротом довелось переправляться на пароме, и поскольку паром­щик был занят своим нелегким трудом, Лённрот с готовностью ока­зал ему маленькую услугу: паромщику хотелось курить, и Лённрот взялся набить ему трубку, прикурил и подал ее — ведь он и сам был заядлым курильщиком, предпочитавшим именно трубку. Грота так тронула эта мелкая подробность, этот незаметный жест человече­ского внимания в самых обыденных и вместе с тем неожиданных проявлениях, что ему самому захотелось заиметь трубку; он уже на­меревался купить или заказать ее, но догадливый Лённрот прислал ее ему в подарок. В письме от 1 июля 1848 г. Грот благодарил его: «Прими искреннейшую мою благодарность за этот милый знак тво­ей дружбы и памяти обо мне. Хоть я и не такой усердный куриль­щик, как ты, однако довольно часто курю из твоей трубки. Иногда я даже беру ее с собой, когда ухожу гулять за город или иду в гости к близким знакомым». И еще примечательный штрих: в автографе ци­тируемого письма, написанном по-русски, Грот заботливо расста­вил на каждом слове ударения, чтобы помочь Лённроту в правиль­ном усвоении устной русской речи.

А в письме к Плетневу Грот тогда же писал о своем друге и совме­стном путешествии: «Мало зная Лённрота, ты не можешь вообра­зить, что это за человек. В нем такое любезное добродушие, такая простота и непринужденность, что все его знакомые сердечно любят его <...> Хорошо ли ты помнишь его оригинальную фигуру, некраси­вую, но приятную, когда к ней привыкаешь? Я даже любуюсь им, особенно когда он говорит и поводит руками, а головой покачивает взад и вперед. Рассказывая что-нибудь смешное, он сам часто хохо­чет. Одежда его так же оригинальна, как и приемы. На голове его су­конная зеленая шапка на вате с козырьком и бархатным околышком.

Пальто сделано из деревенской шерстяной материи серо-коричнево­го цвета с черным бархатным воротником и такими же обшлагами: все оно стоит 16 рублей 50 копеек ассигнациями и сделано в Каяни. Его носит он и в городе. Сапоги у него крестьянские особого фасона, непромокаемые. Так одевается он не для того, чтобы странничать, а потому, что к тонкому платью не привык и должен быть очень береж­лив».

Не только внешность, но и оригинальность ума привлекала в Лённроте Грота. Описывая последнюю в пути беседу с ним перед расставанием («Не теряя времени, разговаривали мы беспрестанно и могли сообщить друг другу много нового»), Грот заключал: «Для че­ловека, живущего посреди обыкновенных житейских интересов, все­гда бывает особенно поучительно послушать такого, который дейст­вует совершенно в другом мире, и притом истинного мудреца. Так было и на этот раз».

Атмосфера и интонация писем Грота таковы, что его чувство уди­вления и восхищения Лённротом нельзя считать ни обычной данью светской вежливости, ни преувеличенно-сентиментальным прекло­нением. Множество не столь, может быть, выразительных, но очень похожих подробностей физического и духовного облика и обаяния Лённрота сохранилось в памяти других его современников. Так что Грот в этом отношении не был исключением. В его живых и пытли­вых наблюдениях запечатлелось нечто от действительной сущности характера Лённрота.

Надо прямо сказать, что Плетнева эти путевые впечатления Гро­та привели в восторг. «Подробности новой поездки твоей в Каяну и свидание с нашим другом Ильей Ивановичем восхитительны», — писал Плетнев в ответном письме. И далее он развивал зародившу­юся у него мысль о необходимости написать обстоятельную книгу о Лённроте— одновременно и для русского, и для европейского чита­теля. Самым подходящим автором такой книги-биографии мог стать именно Грот. «На твоем месте, — писал ему Плетнев, — по­немногу я умудрился бы составить и напечатать совершенно в не­бывалом роде характеристику Лённрота, да такую, чтобы она изу­мила европейцев (тебе легко вдруг тиснуть ее по-русски, по-швед­ски, по-французски и по-немецки). Ведь это совершенно герой для Тацитовского пера».

Примерное направление будущей книги о Лённроте представля­лось Плетневу следующим образом: «Надобно срисовать его сперва по отношению к образованности, в чем он нисколько не уступает спесивым ученым Германии; после описать его внешность в девственной красоте северной природы; далее войти в подробности жизни его в этом краю, о котором нельзя составить идеи, не пожив там; потом провести его перед читателем по всем картинам местной цивилизации и, наконец, заключить все это Лённротом-сыном, жи­вущим, как дитя, у отца и матери. Выйдет книга: Северный Плу­тарх — для невежественных европейских спесивцев».