Эликсир для избранных

– За что было убивать человека, только что написавшего биографию Сталина?

– Может быть, книга не понравилась главному герою? – мрачно усмехнулся Кончак. – А может быть, это было как-то связано с интригами вокруг Горького? Важно не это, а то, что вся эта история произвела на профессора Заблудовского очень тяжелое впечатление. Все его страхи и подозрения вернулись и еще больше усилились.

– Но почему? Барбюсу, что, давали лизаты?

– Я этого не знаю. Возможно, профессор получил какие-то сведения или намеки непосредственно от Левина или кого-то еще из кремлевских врачей. Я был у Заблудовских 1 сентября. Павел Алексеевич был мрачен, но настроен решительно. Он отвел меня в кабинет и заявил, что намерен писать Ягоде. Я был в ужасе! Умолял его не делать этого, но понимал, что на этот раз отговорить профессора будет трудно. У меня был только один способ остановить его…

Я вздрогнул, слова Кончака прозвучали как-то уж очень двусмысленно.

– …Открыть ему всю правду. Я прямо сказал, что за известными ему событиями стоит НКВД.

– И как он к этому отнесся?

– Как я и думал, он мне сначала не поверил… Но когда я сообщил ему подробности… Я чувствовал, что он был потрясен. Он ходил по комнате, засунув руки в карманы брюк, и все время повторял: «Что же делать? Что же теперь делать?» Я честно сказал ему: «Не думаю, что вы можете что-то сделать, не подвергая смертельной опасности себя и свою семью». Он не хотел с этим смириться, говорил, что должен быть какой-то выход…

– И чем же закончился ваш разговор?

– Я взял с Павла Алексеевича слово, что он не будет ничего предпринимать, не поставив меня в известность… А в конце, когда мы уже прощались, он вдруг заговорил о своих братьях – Андрее и Сергее, о том, как по-разному сложились их судьбы. Он сказал, что если человек сталкивается со злом, у него есть только два пути – бороться или бежать. Если же он не делает ни того, ни другого, то рано или поздно становится частью зла.

– И что было дальше?

– Ничего. Я ушел. Павел Алексеевич не провожал меня, как обычно.

– Это была ваша последняя встреча?

– Да.

– А как вы узнали о его смерти?

– Вечером 19 числа мне позвонила Ариадна.

– Так что же случилось?

– Сердечный приступ, я полагаю.

Я испытал чувство, похожее на разочарование. То есть все было так, как мне всегда и рассказывали.

– А мог Павел Алексеевич… – я запнулся. – Узнав все… добровольно уйти из жизни? Скажем, сделать себе смертельную инъекцию?

Кончак на секунду задумался.

– Теоретически нельзя этого исключать, но для этого у него должен был быть препарат нужной концентрации, а я не слышал, чтобы он хранил лизаты дома… Кроме того, идея самоубийства была настолько противна его жизнелюбивой и оптимистичной натуре, что я с трудом могу представить такой исход для него. Хотя, конечно, ситуация, в которой он оказался… в которой мы все оказались… была экстраординарной, поэтому ничего нельзя исключать. Быть частью всего этого безобразия он не хотел, но открыто протестовать не мог. Бежать, как брат Сергей, тоже не мог. Что оставалось? Впрочем, мы с вами можем строить самые разные предположения, но окончательной и неопровержимой правды, боюсь, не узнаем уже никогда.

– А вам смерть прадеда никогда не казалась какой-то… подозрительной?

Кончак пожал плечами.

– Подозрительной? После того как я стал работать в токсикологической лаборатории НКВД, мне все смерти стали казаться подозрительными, – мрачно заметил он. – Но… у меня нет никаких доказательств… У профессора Заблудовского действительно было больное сердце. Возможно, он и правда скончался во сне от приступа грудной жабы. И никакие внешние обстоятельства не были тому причиной. Если, конечно, не считать потрясения, какое он испытал, узнав, что его изобретение стало орудием убийства.

Мы немного помолчали.

– У меня будет к вам еще один вопрос, – сказал я.

– Извольте.

– Как получилось, что лизатотерапия стала одним из героев третьего московского процесса? Почему именно лизаты?

Кончак откинулся на спинку кресла и задумчиво посмотрел куда-то мимо меня.

– Хм… Это тоже получилось, в общем-то, случайно. Осенью 1936 года сняли Ягоду, и из НКВД стали исчезать его люди… В это время в лаборатории появился человек по фамилии Карнаухов. Не помню его имени-отчества. Он был из новых, из ежовцев. Ходил по комнатам, беседовал с сотрудниками – одним словом, вникал. И однажды пригласил меня к себе в кабинет на беседу. Вел себя корректно, предложил чаю, разрешил курить. А спрашивать стал о смерти Менжинского. Я сразу понял, что они «лепят» дело на самого Ягоду. И подумал, а почему нет? Почему не дать им подсказку? Пусть негодяи убивают друг друга…

– Но вы же понимали, что тем самым скомпрометируете лизатотерапию? Повредите делу, которому посвятил себя профессор Заблудовский?

– Понимал, но видел в этом и положительную сторону.

– То есть как? – спросил я, совершенно ошеломленный.

Кончак задумчиво пожевал губами.