Эликсир князя Собакина

— А как же Паша? — спросила Вера.

Савицкий поглядел в окно. Паша полулежал на скамейке, а Дуня, сидя рядом, поила его чем-то с ложечки.

— Воркуют, голубки. Что это она ему вливает, интересно?

— Суп с котом? — предположила Мурка.

— Ну, с котом или не с котом, а о Паше, я думаю, можно пока не беспокоиться, — сказал Петр Алексеевич. — Пусть поворкуют. А нам поесть надо.

— Хорошо, пойдем в кухню. Но послушай, Пьер, мы же должны понять, что тут вообще происходит? И главное — где наша береза? Надо расспросить попа.

— А нам из кухни все будет слышно. Пусть Костя поговорит. Похоже, святой отец его полюбил.

Слышимость в кухне оказалась действительно прекрасной. Потомки Собакиных резали купленные в магазине колбасу и хлеб, а из комнаты доносились громкие голоса:

— Да ты же поп! — восклицал Бабст. — Должен же ты объяснить людям, что к чему, или нет? Тебе за что деньги платят?

— У нас поп не профессия, — гудел в ответ голос батюшки. — Я еще в школе учитель.

— Тем более. Чему же ты детей учишь?

— Добру учу, сын мой, добру. Учу, что все вокруг живое и светится. Что окружают нас со всех сторон живые духи. И в людях духи, и в камнях, и в речке нашей, и вот в этом божественном напитке.

— А мы что, тоже духи?

— Тоже.

— И я дух?

— И ты. Но ты дух низшего порядка.

— То есть я ниже камней, что ли? А в рог не хочешь?

— Сын мой, я в десантуре служил, поэтому умерь пыл свой и фильтруй речи.

Костя немного помолчал, видимо, обдумывая услышанное, а потом спросил:

— Нет, ты мне все-таки скажи — чем я от них отличаюсь, которые в камнях?

— А тем, что ты выпить можешь больше. Будешь много спрашивать, духи тебя разлюбят. Ты помни, что все вокруг живое — и хватит с тебя.

— Слушай, батя, я ведь химик. Как я могу верить, что все живое? Что, и молекулы живые?

— И молекулы, — согласился священник.

— И атомы?

— И атомы.

— И э-лемен... элемен... — Костя уже плохо выговаривал слова.

— И элементарные частицы, — авторитетно подтвердил отец Симеон.

— Так сколько же тогда всего духов получается?

— Бесконечное множество и еще один. Учитель-то повыше других будет.

— Погоди. А каким тогда духам у вас храм посвящен?

— А всем сразу. Чего их разбирать-то? Всем духам храм, а учителю — отдельный во храме придел. Потому как благодарность, сын мой, есть свойство высших натур. Наливай давай!

Послышалось бульканье, потом уханье, потом кряканье, потом чавканье.

— Скажи, Сеня, а почему у вас там иконы православные висят? — снова раздался голос Бабста.

— Пущай висят. Мы веру предков не отвергаем.

— Да как же вы так живете? цивилизация же везде, наука, прогресс, а вы тут как первобытные.

— А чего мы не умеем? Колодец рыть, избу рубить, упряжь шить, сани делать, сапоги тачать, картошку копать, капусту солить, саки гнать, валенки подшивать? Все мы умеем. А вы тут, с Вавилона понаехавши, учить нас будете.

— Ну хорошо, вот ты в школе детей учишь. А дальше что с ними будет, ты подумал?

— А ничего особенного не будет. Подрастут, на работу пойдут, потом замуж. Женихов вот, правда, у нас совсем не стало.

— А ты чего не женат? Запрещено, что ли?

— Да нет. У меня Дуня, мика моя, за хозяюшку. А если ожениться, то женские духи взревнуют, пакостить начнут. Будто ты баб не знаешь?

— Да уж, знаю... — вздохнул Костя.

Снова послышалось бульканье и сопутствующие ему звуки. Потом отец Симеон продолжил:

— Вот Гераська Пекунин, председатель, хочет меня на своих дочках женить. Хоть на обеих сразу, говорит, женись. Однако же я в сомнении пребываю.

— А что такое?

— Герасим закон нарушает, — ответил поп, понизив голос. — У его в подполе телевизор «Радуга», он по ему кино смотрит. А девки его, козы пустоголовые, всё рекламу глядят, а это грех смертный.

— Стало быть, телевизор вам нельзя смотреть?

— Нет, нельзя. Духи тоже разные бывают. От этих, из ящика, надо подальше держаться. Будешь на них пялиться — ночью к тебе теньгуй мохнорылый придет. Посмотрит на тебя свиньей — а наутро, глядишь, ты и сам в свинью превратился.

— Да, это ты точно сказал...

— То-то. Наливай, сердечный человек!

Снова послышалось бульканье.

— А ты чего, Костян, с гитарой приехал, а не поешь? — спросил батюшка. — Спел бы чего, если умеешь.

— Это я всегда пожалуйста.

Послышались звуки настраиваемых струн, а потом Бабст запел — но совсем не по-бардовски, а глубоко и задумчиво:

Знаю, ворон, твой обычай,

Ты сейчас от мертвых тел И с кровавою добычей К нам в деревню прилетел.Где ж ты взял кроваву руку,Руку белую с кольцом...

Батюшка подхватил гулким басом:

Где же ты летал по свету,

Где кружил над мертвецом ?

Бабст вдруг брякнул всей ладонью по струнам и сказал мрачно:

— А ведь все равно помрем, Сёма.

— Ничего! И духи помирают, — утешил его отец Симеон. — Ты молись, а там уже не наше дело. Ну, давай, запевай следующую. Хорошо поешь, душевно.

— А ты наливай!

— Нет уж. Бери бутыль. Я тебе должен наливать, а ты — мне. Обычай такой.